Реферат: Льюис Кэрол

Реферат: Льюис Кэрол

Московский государственный лингвистический университет

Реферат

на тему

«Льюис Кэрол»

по дисциплине

Мировая художественная культура и литература

Выполнила

студентка 1 курса

105 группы англ/франц

переводческого факультета

Кулагина Я.А.

Москва 2004г.

Наше время, не опасаясь преувеличений, можно назвать временем мифов, их

бурного роста и широчайшего распространения. Можно было бы задаться вопросом

о том, как и почему это происходит. Как соотносятся в мифе вымысел и факт?

Что активизирует данную людям от века способность к мифотворчеству?

Потребность ли заполнить образовавшуюся по тем или иным причинам пустоту в их

жизни? Усилия ли массмедиа, культивирующих интерес к "знаменитостям" с особым

упором на интимные, а зачастую и просто грязные подробности?.. Вглядываясь в

знакомые черты, мы видим, как они меняются, послушные веяниям времени: сквозь

глянец парадного портрета вдруг проступает карикатура, а то и совсем иная

физиономия. Изображение колеблется, лицо ускользает.

Взять хотя бы Льюиса Кэрролла, математика и священнослужителя, автора двух

сказок - "Приключения Алисы в Стране чудес" и "Алиса в Зазеркалье", принесших

ему мировую славу.

Всем известно, скажем, что Льюис Кэрролл (он же Чарльз Латвидж [В России по

традиции "среднее имя" Кэрролла читают как Лютвидж; быть может, настала пора

приблизиться к английскому звучанию - Латвидж] Доджсон) был застенчивым,

неуклюжим заикой и нелюдимом. Мы знаем, что он скучно читал лекции, двух слов

не мог связать в светской беседе и лишь в обществе детей оживлялся и становился

вдруг - о чудо! - изобретательным и веселым рассказчиком. Мы знаем, что он

всегда ходил в цилиндре и перчатках, отличался чопорностью и педантизмом, писал

множество писем (в основном детям, разумеется) и воплощал в себе все

викторианские добродетели.

Известно также, что превращению мрачного чудака в фантазера и сказочника

способствовали не просто дети, а исключительно маленькие девочки. К которым

этот чудесный сказочник испытывал - о ужас! - вовсе не отеческий интерес.

Злоупотребляя доверием наивных мамаш, он увлекал юных спутниц в рискованные

длительные прогулки, забрасывал их письмами и даже фотографировал в

обнаженном виде!

В сущности, мы знаем не одного человека, а двух - Льюиса Кэрролла и Чарльза

Латвиджа Доджсона; и эти двое оказываются почти антиподами: Доджсон, как видно,

весьма умело дурачил недалеких современников, скрывая свою истинную сущность

под скучной благопристойной личиной. Но и проницательным потомкам приходится

нелегко - Кэрролл двоится в глазах, не дается в руки: "Он шел по жизни таким

легким шагом, что не оставил следов"[В. Вулф. Льюис Кэрролл. В кн.: Льюис

Кэрролл. Алиса в стране чудес. Алиса в Зазеркалье. Перев. Н. Демуровой. М.,

Наука, 1978.]. Поразительней всего то, что речь идет о человеке, чья жизнь

была столь подробно и тщательно документирована ... После его смерти остались

дневники, письма, воспоминания современников. В том числе и его некогда юных

приятельниц, которых он называл "my child-friends".

Попробуем разобраться в удивительных метаморфозах кэрролловского образа.

Сразу же после смерти Чарльза Доджсона его племянник, преподобный Стюарт Доджсон

Коллингвуд, издал подробную биографию Кэрролла. Она называлась традиционно:

"Life and Letters of Lewis Carroll", что на русский язык переводится так же

традиционно: "Жизнь и творчество Льюиса Кэрролла", и "Letters" здесь означает

все, что вышло из-под его пера, в том числе и переписку. Архив Чарльза Латвиджа

Доджсона был огромен. Всю жизнь он, как типичный викторианец, вел дневники,

писал множество писем, внося в специальный реестр всю отправленную и полученной

корреспонденцию, сочинял политические и научные трактаты, стихи и прозу -

словом, трудно даже представить себе объем "бумажного" наследия, который

остался в распоряжении душеприказчиков. Душеприказчиками были два младших брата

Кэрролла - Уилфред и Эдвин. Именно Уилфред после смерти Кэрролла сжег часть его

личных бумаг, - возможно, выполняя волю умершего. (В переписке с Анной

Хендерсон Уилфред Доджсон упоминает о конвертах, где хранились личные записи и

фотографии с надписью "В случае моей смерти уничтожить, не вскрывая". Не

исключено, что писатель оставил и другие инструкции.) После его смерти Кэрролла

"комнаты" в Крайст-Черч[Крайст-Черч - один из колледжей Оксфордского

университета; с ним была связана вся сознательная жизнь Кэрролла.] (так

называли преподавательские квартиры, расположенные в самом колледже), которые

он занимал в течение стольких лет, надлежало срочно освободить. Огромный архив

Кэрролла разбирали второпях, часть, как уже упоминалось, была сожжена,

остальное, по всей видимости, было поделено между родственниками, что-то

впоследствии затерялось.

По-видимому, Коллингвуд во время работы над биографией Кэрролла имел в

распоряжении всю его переписку, все дневники и реестр корреспонденции:

биография снабжена множеством цитат из этих документов. Выпускник того же

колледжа Крайст-Черч, в котором учился, а потом преподавал его дядюшка,

кроткий и образованный священнослужитель Стюарт Доджсон Коллингвуд создал

идеализированный портрет своего прославленного родственника. Эта первая

биография, вышедшая в сентябре 1898 года, то есть спустя всего семь месяцев

после смерти Кэрролла, стала основным документальным свидетельством, на

которое ориентировались все последующие биографы. Отчасти это объясняется

тем, что письма и дневники Кэрролла не были доступны последующим

исследователям во всей полноте. Но, конечно, дело не только в этом.

XIX век создал свой миф о Кэрролле, миф о том, что было дорого викторианской

Англии - о доброте и эксцентричности, о глубокой религиозности и удивительном

юморе, о строгой и размеренной жизни, изредка прерываемой короткими

"интеллектуальными каникулами" (Г. К. Честертон), во время которых и были

написаны сказки об Алисе и некоторые другие произведения. Коллингвуд в своей

книге приводит проникновенные отзывы современников о Кэрролле. "Я с радостью

вспоминаю и наши серьезные беседы, и то, как великолепно и доблестно он

использовал юмор для того, чтобы привлечь внимание множества людей; и его

любовь к детям, простоту его сердца, заботу о слугах, его духовную заботу о

них"[Здесь и далее цит. по кн.: Collingwood S.D. The Life and Letters of

Lewis Carroll. London, 1899.], - пишет один. Другой вспоминает "ту сторону

его натуры, которая представляет больший интерес и более заслуживает того,

чтобы о ней помнили, нежели даже его поразительный и чарующий юмор, - я имею в

виду его глубокое сочувствие всем страждущим и нуждающимся. Он несколько раз

приходил ко мне по делам милосердия, и я всю жизнь учился у него готовности

помочь людям в беде, его бесконечной щедрости и бесконечному терпению перед

лицом ошибок и безрассудств ". Третий отмечает, что "та чуть ли не странная

простота, а порой непритворная и трогательная детскость, которая отличала его

во всех областях мысли, проявлялась в его любви к детям и в их любви к нему, в

его боязни причинить боль любому живому существу...". В предисловии Коллингвуд

лаконично предваряет эти и многие другие подобные воспоминания современников

Кэрролла словами: "Узнать его значило его полюбить".

После смерти братьев и сестер Кэрролла его бумаги перешли на хранение двум

незамужним племянницам - Менелле и Вайолет - и оставались у них до самой их

смерти (Менелла умерла в 1963-м, Вайолет - тремя годами позже). За это время

многие бумаги были утеряны (включая четыре тома дневников), кроме того,

отдельные дневниковые записи были вырезаны ножницами. В 1953 году тщательно

отобранные племянницами фрагменты дневников были изданы в двух томах под

редакцией Р. Л. Грина[The Diaries of LewisCarroll, edited by Roger Lancelyn

Green, 2 vol. London, Cassell, 1953.], который объясняет в предисловии,

что так как Коллингвуд уже использовал при написании биографии дневники

Кэрролла, "не было необходимости тщательно их сохранять - и они на много лет

исчезли, вместе с остальными уцелевшими бумагами. По прошествии времени они

вновь нашлись в подвале, выпав из картонной коробки; оказалось, что из

тринадцати томов недостает четырех ...".

Конечно, объяснение звучит малоубедительно - да и следы ножниц в дневниках

достаточно красноречивы. (В более поздние годы племянницы Кэрролла признались

в уничтожении отдельных дневниковых записей.) Изданные фрагменты дневников

ничем не нарушали уже сложившийся образ аскетичного ученого чудака, жившего

скромной и спокойной жизнью...

Однако как бы ни скрытничали лояльные племянницы, XX век уже начинал творить

свои мифы. После Великой войны (так называли англичане Первую мировую) образ

Кэрролла стал неуловимо меняться. Это были годы "победного шествия"

психоанализа, быстро распространившегося в Европе, Америке, России и даже в

консервативной Англии. Уже в краткой "Заметке о Шалтае-Болтае", вышедшей в

1921 году в связи с новым переводом "Алисы в Стране чудес" на немецкий язык,

Дж. Б. Пристли высказывал провидческие опасения относительно того, что этой

книгой вскоре займется "добрая тысяча важных тевтонцев", что "на сцену

неизбежно явятся Фрейд и Юнг со своими последователями, и нам предложат

чудовищные тома о Sexualtheorie в "Алисе в Стране чудес", об

Assoziationsstudien Бармаглота и о сокровенном смысле конфликта между Труляля

и Траляля с психоаналитической и психопатологической точки зрения".

В своем эссе Пристли высказывает еще одно предположение, которое, увы, не

оправдалось; впрочем, он и сам этого опасался. "Что до самой Алисы... - пишет

он, - но нет, Алису пощадят; я, во всяком случае, не собираюсь разрушать

иллюзий задумчивой тени Льюиса Кэрролла. Да пребудет он еще немного в

неведении о том, что там на самом деле творилось в Алисиной головке, этой - с

позволения сказать - особой стране чудес".

Увы, Алису не пощадили. "Психоаналитическими и психопатологическими"

толкованиями с жаром принялись заниматься - и по сей день занимаются! -

отнюдь не одни лишь "тевтонцы". Пристли, посвятившему столько

прочувствованных страниц старой доброй Англии, даже в страшном сне не могло

присниться, что будут писать об Алисе в этой самой Англии и в других

англоязычных странах. Романтическое отношение к детству и детям, в котором

ранняя пора жизни виделась как царство невинности, уступило место совсем иным

взглядам. Начался век психоанализа, и книги Кэрролла, как казалось,

предлагали весьма благодатное поле для новомодных умозаключений.

Отправной точкой для психоаналитиков стало уже закрепившееся мнение, с

беспощадной категоричностью повторяющееся в каждом исследовании: "У него не

было взрослых друзей. Ему нравились девочки, и только девочки". Это слова

Пола Шилдера, и взяты они из "Психоаналитических заметкок об Алисе в стране

чудес и Льюисе Кэрролле" (1938). Шилдер строго вопрошает: "Каково было его

[Кэрролла] отношение к собственному половому органу?" - и отвечает, что

воплощением фаллоса является не кто иной, как сама Алиса ... (Бедный, наивный

Дж. Б. Пристли!) Тони Голдсмит, который, собственно, и положил начало

психоаналитическим толкованиям "Алисы " - именно в его писаниях любовь

Кэрролла к детям впервые приобрела зловещий оттенок, - пространно

теоретизирует о символике дверей и ключей, отмечая, что объектом особого

интереса становится именно маленькая дверка (то есть девочка, а не взрослая

женщина). Дальше - больше. В книгах Кэрролла каждый смог найти то, что искал:

неврозы, психозы, оральную агрессию, эдипов комплекс... Ну и конечно, излишне

объяснять, что такое на самом деле кроличья нора... ("Когда я беру слово, оно

означает то, что я хочу, не больше и не меньше", - сказал Шалтай-Болтай

презрительно.)

Не будем далее углубляться в эти концепции: они уже давно навязли у всех в

зубах. Справедливости ради надо заметить, что потребность в скандалах и

сенсациях не исчерпывалась одной лишь сексуальной тематикой. Во второй

половине ХХ века то и дело возникали новые толкования кэрролловской "Алисы".

То обнаруживали в "Стране чудес " записанные особым кодом цитаты из Ветхого

Завета, то выяснялось, что это послание психоделика, созданное под влиянием

особых галлюциногенных грибов (помните гриб, на котором восседала Синяя

Гусеница, посоветовавшая Алисе откусить "с одной и с другой стороны"?).

Особенно много шума наделала теория, согласно которой автором "Алисы" была

сама королева Виктория! Об этом даже в советские времена у нас писала

центральная пресса и люди спорили в университетских буфетах.

После выхода в свет набоковской "Лолиты" (1955), популярность которой с

каждым годом все росла и росла, массовому читателю стало окончательно ясно,

что Кэрролл, конечно, был педофилом. Теперь, наконец, кэрролловский эвфемизм

"child-friends" открыл свой истинный смысл: "нимфетки"! С новой жадностью

читатель вглядывался в мемуары кэрролловских "нимфеток", пытаясь читать между

строк.

Теперь уже ни один серьезный исследователь творчества Кэрролла не мог обойти

молчанием проклятый вопрос о том, как именно любил Кэрролл маленьких девочек.

И если исследователь не желал признавать писателя педофилом и извращенцем,

ему приходилось занимать оборонительную позицию и выстраивать систему

оправданий.

"Сам Кэрролл считал свою дружбу с девочками совершенно невинной; у нас нет

оснований сомневаться в том, что так оно и было. К тому же в многочисленных

воспоминаниях, написанных позже его маленькими подружками, нет и намека на

какое-либо нарушение приличий. <...> В наши дни Кэрролла порой сравнивают

с Гумбертом Гумбертом, от чьего имени ведется повествование в "Лолите"

Набокова. Действительно, и тот и другой питали страсть к девочкам, однако

преследовали они прямо противоположные цели. У Гумберта Гумберта "нимфетки"

вызывали плотское желание. Кэрролла же потому и тянуло к девочкам, что в

сексуальном отношении он чуствовал себя с ними в полной безопасности. От других

писателей, в чьей жизни не было места сексу (Торо, Генри Джеймс), и от

писателей, которых волновали девочки (По, Эрнест Даусон[Эрнест Даусон

(1867-1900) - английский поэт.]), Кэрролла отличает именно это странное

сочетание полнейшей невинности и страстности. Сочетание уникальное в истории

литературы", - пишет Мартин Гарднер, автор "Аннотированной Алисы"[Martin

Gardner. The Annotated Alice. N. Y., Clarkson N, Poier Inc. 1960.].

"Льюису Кэрроллу доводилось сражаться с дьяволом - а, как мы знаем, для

викторианцев секс часто был личиной дьявола. Я убежден, что Кэрролл выходил

победителем из этих сражений. <...> В глубине души Кэрролл сознавал, что

если он хоть раз уступит малейшему искушению в дружбе с детьми, то никогда не

сможет возобновить этой дружбы. Он был своего рода викторианским Ловцом во ржи,

однако он не был Гумбертом Гумбертом"[Morton N. Cohen.Lewis Carroll and

Victorian Morality: Sexuality and Victorian Literature. Tennessee

Studies in Literature. Vol. 27. Edited by Don Richard Cox. The

University of Tennessee Press. Knoxville. ], - утверждает другой известный

исследователь творчества Кэрролла, Мортон Коэн.

Но как бы ни пытались некоторые благородные умы защитить эксцентричного

сказочника, обыватель не может оторвать завороженного взгляда от жутковатой

картинки: дитя наедине с коварным искусителем, у которого карманы набиты

игрушками, а в голове бродят нечистые мысли. Это зрелище ужасало почтенную

публику чуть ли не до конца ХХ века...

А между тем после смерти Менеллы и Вайолет сохранившиеся дневники Льюиса

Кэрролла все-таки были проданы наследниками Британскому музею. Некогда

запертые за семью замками заветные листки стали доступны для изучения. Но -

ничего не произошло. Неказистые тетради в серых обложках уже никого не

интересовали. Биографы и исследователи Кэрролла продолжали опираться на

привычные факты и приходить к привычным выводам.

Очередной поворот посмертной судьбы Кэрролла начался с любезной его сердцу

математики. Почти одновременно в двух разных странах два пытливых

исследователя занялись, представьте, сложением и вычитанием. И тут

обнаружилось, что многие из милых крошек в момент знакомства с Кэрроллом уже

перешагнули рубеж семнадцати, восемнадцати, двадцати, а то и тридцати лет...

Как же так? - спросит недоверчивый читатель. Неужели никто раньше не

удосужился посчитать, сколько лет было девочкам? Да, такова таинственная

магия мифа. Его гармония не терпит грубого вмешательства алгебры (и даже

арифметики).

Очень показательно, что на незыблемые, давно установленные истины покусились в

известном смысле аутсайдеры - французский профессор (иностранец!) Х. Лебейли и

не имеющая отношения к науке актриса (!) Кэролайн Лич. (Ученое сообщество не

пришло в восторг от этого вмешательства.) Лебейли изложил свои выводы в научных

трудах[Hugues Lebailly. Charles Lutwidge Dodgson's Infatuation

with the Weaker and More Aesthetic Sex Re-examined; Dodgson's Diaries:The

Journal of a Victorian Playgoer (1855-1897) и др.

], Кэролайн Лич опубликовала книгу, рассчитанную на широкого читателя[

Karoline Leach. In the Shadow of the Dreamchild: a New Understanding of Lewis

Carroll. - Peter Owen Ltd, 1999. (Далее цитируется по указанному

изданию.)].

Результаты пересмотра известных фактов и сохранившихся документов оказались

сокрушительными. Как карточный домик, рассыпаются глубокомысленные построения

и гипотезы... ("Вы - просто колода карт!" - говорит разгневанная Алиса и

просыпается.)

В качестве примера можно привести хорошо известные воспоминания актрисы Изы

Боумен (1873-1958), в чьей судьбе Ч. Л. Доджсон принимал искреннее участие.

(Доджсон помогал также ее сестрам и брату; все они играли на сцене.) Ее

книжка "История Льюиса Кэрролла, рассказанная настоящей Алисой в Стране

чудес", вышла через несколько месяцев после биографии Коллингвуда, в 1899

году. Алисой она называет себя на том основании, что в 1888 году ей довелось

играть знаменитую кэрролловскую героиню.

Мемуары Изы, написанные живо, с несомненной любовью к Кэрроллу, которого она

называет "дядюшкой", тем не менее оставляют странный, слащавый привкус -

знакомый нам всем по школьным "рассказам о Ленине". "Маленькая девочка и

ученый профессор! Какое странное сочетание!" - восклицает она то и дело.

Портрет ученого чудака расцвечен описаниями игр, прогулок, ее долгих визитов

в Крайст-Черч... Словом, читателю не приходится жаловаться на отсутствие

"картинок и разговоров". Так, мы находим в воспоминаниях весьма драматичное

описание ссоры и примирения "профессора и маленькой девочки":

В детстве я часто развлекалась тем, что рисовала карикатуры, и однажды, когда он

[Кэрролл] писал письма, я принялась делать с него набросок на обороте конверта.

Сейчас уж не помню, как выглядел рисунок, - наверняка это был гадкий шарж, - но

внезапно он обернулся и увидел, чем я занимаюсь. Он вскочил с места и ужасно

покраснел, чем очень меня испугал. Потом схватил мой злосчастный набросок и,

разорвав его в клочья, молча швырнул в огонь. <...> Мне было тогда не

более десяти-одиннадцати лет, но и теперь этот эпизод стоит у меня перед

глазами, как будто все это было вчера...[Здесь и далее цит. по кн.:

Interviews and Recollections, edited by Morton N. Cohen, London, Macmillan,

1989.]

Итак, по утверждению Изы, в момент описанной размолвки ей "не более десяти-

одиннадцати лет"... Однако на деле ей гораздо ( "О, гораздо!" - сказала

Королева...) больше. "Примечательно, - ядовито замечает по этому поводу

Кэролайн Лич, - что Изе уже исполнилось тринадцать, когда она познакомилась с

Доджсоном. К тому времени, как он оплачивал ее уроки актерского мастерства и

возил ее на каникулы, ей было лет четырнадцать-шестнадцать, в последний раз

она гостила у него в Истбурне в двадцатилетнем возрасте".

Гипноз коллективно созданного образа так велик, что уже другая "юная

подружка" Кэрролла, Рут Гэмлен, в мемуарах, написанных в семидесятилетнем

возрасте, отчетливо вспоминает, как в 1892 году родители пригласили на обед

Кэрролла с гостившей у него в то время Изой - Иза описана как "застенчивый

ребенок лет двенадцати". "Прелестно и убедительно, - комментирует этот пассаж

Кэролайн Лич, - однако в 1892 году Изе уже исполнилось восемнадцать..."

В случае Изы Боумен речь, конечно, не идет о случайной ошибке. Ее мемуары

пестрят навязчивыми напоминаниями о том, что Кэрролл был "величайшим другом

детей" - это определение повторяется не однажды.

"Я думаю, что сделала все, что было в моих силах, чтобы показать самую светлую

сторону его натуры - Льюиса Кэрролла как друга детей. <...> Я надеюсь,

что мой скромный вклад поможет сохранить память о величайшем друге детей..." -

пишет Иза, прекрасно зная, что большая часть описанных эпизодов относится

отнюдь не к ее детскому возрасту. Объяснить такую настойчивость несложно. Одно

дело рисовать идиллические картинки вечеров у камина, долгих прогулок рука об

руку, поездок к морю, когда речь идет о "маленькой девочке и

ученом-профессоре". Другое дело бросать вызов обществу, повествуя об отношениях

необычных, не укладывающихся в рамки общепринятого, - об отношениях с

неординарным человеком, живущим по собственным, неординарным правилам.

Правдивое изложение фактов, отмечает Кэролайн Лич, могло губительным образом

отразиться на репутации Изы - к тому времени преуспевающей актрисы. Нетрудно

представить себе выводы, к которым пришли бы добродетельные викторианцы, узнав,

что немолодой профессор оплачивал уроки музыки, визиты к дантисту и другие

расходы молодой актрисы, отнюдь уже не ребенка. Между тем, Иза не была

исключением в жизни Кэрролла - ни в качестве "child-friend", ни в качестве

заботливо опекаемой подопечной. Кэрролл много общался с детьми актеров[

Примечательно, что Кэрролл был одним из первых среди тех, кто заговорил об

ограничении рабочего дня маленьких актеров, день за днем выступающих в дневных

и вечерних спектаклях, а также о необходимости обеспечения их образования. В

специальном письме, посланном в газеты, он говорил о том, что их работа никак

не должна мешать им получить наряду с другими детьми обычное школьное

образование, и ратовал за специальный парламентский акт, закрепляющий за ними

это право. Следует отметить, что по прошествии некоторого времени такой акт был

принят.] и много помогал им. Широко известна многолетняя дружба Кэрролла с

актерским семейством Тэрри - и с самой знаменитой из них, Эллен Тэрри, на чьи

спектакли он неизменно водил своих приятельниц.

Едва ли не каждая из "child-friends" Кэрролла, чьи мемуары собраны в вышедшей

в 1989 году книге "Льюис Кэрролл: интервью и воспоминания", отмечает, что она

была исключением из правил, поскольку ее дружба с Кэрроллом не прервалась с

окончанием детства, а продолжилась в более зрелые годы. Читая одно за другим

эти утверждения, начинаешь недоумевать, что же это за правило, из которого

так много исключений? Гертруда Аткинсон, например, пишет об этом так: "Многие

утверждают, что он любил детей, только пока они оставались детьми, и терял к

ним интерес, когда они вырастали. Мой опыт был иного рода: мы оставались

друзьями всегда. Я думаю, иногда возникали недоразумения оттого, что многим

выросшим девочкам не нравится, когда с ними обращаются так, будто им все еще

десять лет. Лично мне эта его привычка всегда казалась очень милой".

Иные "child-friends" подружились со знаменитым сказочником, будучи уже вполне

взрослыми людьми. Таково было знакомство Кэрролла с художницей Гертрудой

Томсон. Внимание Кэрролла привлекла серия ее рисунков под названием "Страна

фей", завязалась переписка, за которой последовало личное знакомство;

Гертруде Томсон было в это время 28 лет. Впервые Г. Томсон и Льюис Кэрролл

встретились в Саут-Кенсингтонском музее - они легко узнали друг друга в толпе

несмотря на то, что никогда не виделись прежде.

Увидев его стройную фигуру и чисто выбритое, тонкое и выразительное лицо, я

про себя сказала: "Вот Льюис Кэрролл", - вспоминает Гертруда Томсон. -

Кэрролл, который пришел на встречу в сопровождении двух девочек,

посовещавшись со своими спутницами, решительно подошел к художнице.

- Как вы догадались, что это я?

- Моя маленькая приятельница нашла вас. Я сказал ей, что должен встретиться с

молодой леди, которая знает фей, и она тут же указала мне на вас. Но я узнал

вас еще раньше...

Гертруда Томсон вспоминает и другой эпизод, недвусмысленно демонстрирующий

настороженное отношение общества к дружбам такого рода:

Однажды за меня взялась приятельница мистера Доджсона - добрая женщина весьма

практического склада, вся опутанная правилами приличия.

Мы [с Кэрроллом] провели утро у нее в доме, делая зарисовки с ее детей.

<...> Он ушел еще до ланча, и, когда трапеза была завершена, хозяйка

отослала детей и уселась передо мной с шитьем.

- Я слышала, позавчера вы провели день в Оксфорде, у мистера Доджсона.

- Да, и это был очень приятный день.

- Такие вещи не очень приняты...

- Мы оба часто делаем то, что не принято.

- Мистера Доджсона нельзя назвать дамским угодником.

- Иначе он не был бы моим другом.

- Он - убежденный холостяк.

- А я - убежденная холостячка, кроме того, по возрасту он годится мне в отцы!

Мгновенье она пристально глядела на меня, потом сказала:

- Я объясню вам, в чем дело. Мистер Доджсон не думает о вас как о молодой

даме. Вы для него скорее - взрослый ребенок.

Я весело рассмеялась.

- Я не возражаю, чтобы он считал меня своей прабабушкой, лишь бы приглашал

иногда в Оксфорд!

Но я была глубоко задета. Наша чистая и прекрасная дружба была, казалось,

омрачена грубым прикосновением[Цит. по кн.: Interviews and Recollections,

edited by Morton N. Cohen, London, Macmillan, 1989.].

Вместе с Гертрудой Томсон Кэрролл часто работал над портретами детей - в том

числе обнаженных девочек. В викторианской Англии все еще господствовало

представление о ребенке, унаследованное от предромантиков и романтиков -

Блейка, Вордсворта, Колриджа. Образ девочки воплощал для викторианцев чистоту

и невинность, красота детского тела воспринималась как асексуальная,

божественная, изображения обнаженных детей были весьма обычны для того

времени.

Кэрролл был чрезвычайно щепетилен во всем, что касалось его маленьких

моделей. Во время сеансов непременно присутствовала какая-нибудь дама (мать,

тетушка, гувернантка и пр.), Кэрролл писал: "Если бы я нашел для своих

фотографий прелестнейшую девочку в мире и обнаружил, что ее смущает мысль

позировать обнаженной, я бы почел своим священным пред Господом долгом, как

бы мимолетна ни была ее робость и как бы ни легко было ее преодолеть, тут же

раз и навсегда отказаться от этой затеи ".

В июне 1881-го, спустя год после того, как Кэрролл оставил занятия

фотографией, он принимает решение уничтожить снимки и негативы обнаженных

девочек во избежание кривотолков в случае его смерти (ему скоро исполнится

пятьдесят лет - солидный возраст по тем временам). Он пишет письма матерям

своих моделей, спрашивая, не прислать ли им фотографии и негативы, и сообщая,

что в противном случае они будут уничтожены. Сохранилось всего несколько

таких снимков.

Вообще говоря, Кэрролл фотографировал много - детей (как девочек, так и

мальчиков), а также, разумеется, и взрослых: своих родных, друзей, коллег по

Оксфорду, писателей, художников, актеров, священнослужителей, включая и

епископов и архиепископов, государственных деятелей, в том числе

премьер-министра (с большинством из них он был знаком по Крайст-Черч). Правда,

прославился он благодаря фотографиям детей: из работ фотографов-любителей ХIХ

века его детские портреты считаются лучшими. Недаром на знаменитой фотовыставке

"Род человеческий ", объехавшей в 1956 году многие страны и побывавшей в

России, из своих современников был представлен он один[Кэрролл, разумеется,

не был фотографом-профессионалом, однако многие годы с большим увлечением

занимался фотографией. Из современников его сравнивают по мастерству лишь с

Джулией Кэмерон, которая занималась фотографией профессионально; однако Кэрролл

ни в чем не уступает ей. Композиция, глубина психологического портрета,

простота и непритязательность его работ привлекают внимание; художественная

одаренность Кэрролла дает себя знать и в этой области.].

Вопреки устоявшемуся мнению, круг знакомств Кэролла был также весьма широк и

разнообразен и включал в себя множество мужчин и женщин самого разного

возраста. Откуда же взялось столь устойчивое убеждение в том, что знаменитый

автор "Алисы" общался исключительно с маленькими девочками?

И что же все-таки скрывала семья? Что заставляло братьев, сестер и

племянников проявлять такую сдержанность, такую осторожность в обращении с

бумагами Льюиса Кэрролла?

Разумеется, как справедливо замечает Кэролайн Лич, "страницы не вырезаются сами

собой". Но какие различные причины могут скрываться за холодным щелканьем

ножниц! Вырезанных страниц не вернуть. Менелла и Вайолет - хотя бы отчасти -

обеспечили своему великому родственнику право на privacy[Может быть,

"превратность".] - этот непереводимый оплот английской души.

Кэролайн Лич весьма запальчиво пишет о пропаже дневников и писем Кэрролла,

обвиняя его семейство в умышленном искажении образа писателя, в желании

утаить от публики "правду" и других тяжких грехах; по-видимому, она нисколько

не сомневается, что "народ имеет право знать". Невольно вспоминается

знаменитое письмо А. С. Пушкина к П. А. Вяземскому с затертым от постоянного

цитирования пассажем: "Толпа жадно читает исповеди, записки, etc., потому что

в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии

всякой подлости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете,

подлецы; он и мал и мерзок не так, как вы, - иначе". А начинается эта

известная тирада так: "Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с

ними! слава Богу, что потеряны..."

Но вернемся к сохранившимся тетрадям, которые все-таки попали в Британский

музей, и к открытиям Кэролайн Лич и Лебейли.

Из переписки Кэрролла с сестрами явственно следует, что кое-какие страницы

его биографии доставляли хлопоты родственникам еще при жизни писателя. Дело в

том, что Ч. Л. Доджсон - оксфордский лектор, священнослужитель и джентльмен -

всю жизнь был не в ладах с "миссис Гранди", то есть, выражаясь по-русски, не

заботился о том, "что будет говорить княгиня Марья Алексевна". ( "Ты не

должна пугаться, когда обо мне говорят дурно, - писал Кэрролл обеспокоенной

сплетней младшей сестре, - если о человеке говорят вообще, то кто-нибудь

непременно скажет о нем дурно".)

Его страстная любовь к театру считалась совершенно неподобающей для

священнослужителя (ведь в театре показывали и фарс, и водевиль, и бурлеск,

которые Кэрролл очень ценил), так же как и любовь к живописи, в частности,

восхищение полотнами, изображающими обнаженных женщин; а дружба и свободное

общение с молодыми и не очень молодыми дамами и вовсе не укладывались ни в

какие рамки.

"Истории о том, как молодые женщины без сопровождения проводили каникулы у

моря с Льюисом Кэрроллом, вряд ли могли бы умилить добропорядочное

викторианское общество, к которому принадлежало большинство читателей

Коллингвуда. Совсем не это хотелось услышать публике о создателе "Алисы"!

Легко понять, что и семейство Доджсонов стремилось положить конец сплетням,

неизбежно окружавшим подобные эскапады. Сказать публично правду - признаться

в печати, что Льюис Кэрролл обедал, гулял, ездил к морю наедине с молодыми

девицами; оставался ночевать в домах вдов и замужних женщин, чьи мужья

находились в отъезде, было все равно, что предположить в преподобном Доджсоне

прелюбодея и совратителя! Это просто никуда не годилось", - пишет Кэролайн

Лич.

Самым невинным из всех увлечений Кэрролла, с точки зрения викторианской

морали, казалось его увлечение маленькими девочками. Именно это увлечение,

такое уместное для сказочника, и подняли на щит сначала Коллингвуд, а вслед

за ним и многочисленные мемуаристы и биографы. Кто мог знать, что в следующем

веке все встанет с ног на голову и любовно наведенный современниками

"хрестоматийный глянец " отольется в столь рискованные формы!..

В викторианскую же эпоху считалось, что до четырнадцати лет девочка остается

ребенком и, соответственно, до этой поры стоит выше всего земного и грешного.

По словам Кэролайн Лич, именно эти представления "стоят за наивными попытками

семейства убедить публику, что все его многочисленные приятельницы были

моложе роковых четырнадцати лет. Эта манипуляция становится особенно

прозрачной, когда выясняется, что даже в тщательно отобранной Коллингвудом

переписке почти половина цитируемых писем написана девочкам старше

четырнадцати, а четверть адресованы девицам восемнадцати лет и старше".

В результате сравнения опубликованных фрагментов дневников с более полной

версией, хранящейся в Британском музее (пусть даже с вырезанными страницами и

пропавшими томами), профессор Лебейли приходит к такому выводу: "Отнюдь не

трогательный интерес дядюшки к прелестным ангелочкам оберегали от постороннего

взгляда престарелые викторианские дамы, но его склонность к сомнительным, по их

мнению, спектаклям, в которых играли бойкие молодые актрисы, его благосклонные

отзывы о полотнах, изображающих обнаженных женщин; доказательства столь

вульгарного вкуса казались им поистине скандальными, и они замалчивали их

последовательно и методично, не подозревая, что тем самым подпитывают

распространенное представление о Льюисе Кэрролле как об извращенце и маньяке"[

Hugues Lebailly. Charles Lutwidge Dodgson's Infatuation with the Weaker

and More Aesthetic Sex Re-examined].

И в самом деле, как могли они предположить, что, оберегая викторианские

добродетели, обрекут своего знаменитого родственника на гораздо более грозные

обвинения? Великолепная ирония, достойная Кэрролла!

Возможно, сам Кэрролл отчасти способствовал возникшей путанице. Взять хотя бы

изобретенный им термин "child-friend". По сути, это словосочетание указывало

не столько на возраст (или даже возрастную разницу), сколько на тип

отношений, столь обычный для Кэрролла и столь мало понятный обществу, -

вероятно, сегодняшнему так же, как и тогдашнему. Впрочем, само слово "child"

и в XIX веке все еще сохраняло отзвуки иных оттенков значений. Слово это

могло указывать не только на возраст, но и на характер отношений, в

частности, определяемый разницей в возрасте или в социальном положении (ср.

принятое в ХVIII веке выражение "дети и слуги"). Кстати говоря, не зря,

видимо, многие современники упоминали, как внимателен был Кэрролл к слугам, -

по всей видимости, для него особое значение имели отношения с более слабыми,

зависимыми, в известной степени более уязвимыми, - не стоит забывать, что

Кэрролл рано узнал бремя ответственности за восьмерых младших братьев и

сестер...

Однако в употреблении Кэрроллом слова "child" был, конечно, и игровой

компонент, на что справедливо указывают и Кэролайн Лич, и профессор Лебейли.

Он частенько употреблял слово "ребенок " применительно к особам женского пола

в возрасте двадцати, тридцати, а то и сорока лет...

В 1894 году Кэрролл пишет миссис Эгертон, приглашая на обед двух ее дочерей,

шестнадцати и восемнадцати лет:

Одна из главных радостей моей - на удивление счастливой - жизни проистекает из

привязанности моих маленьких друзей. Двадцать или тридцать лет тому назад я бы

сказал, что десять - идеальный возраст; теперь же возраст двадцати - двадцати

пяти лет кажется мне предпочтительней. Некоторым из моих дорогих девочек

тридцать и более: я думаю, что пожилой человек шестидесяти двух лет имеет право

все еще считать их детьми[Здесь и далее письма Кэрролла цит. по кн.: The

Letters of Lewis Carroll, edited by Morton N. Cohen with the assistance of

Roger Lancelyn Green/ 2 vol. London, Macmillan, 1979.].

Примерно такое же рассуждение содержится в письме к двадцатичетырехлетней

Гертруде Четуэй, которую Кэрролл зовет погостить у него в Истбурне. Вот как

он оправдывает необычность подобного приглашения:

Во-первых, если я доживу до следующего января, мне исполнится пятьдесят

девять лет. Если бы подобную вещь предложил мужчина тридцати или даже сорока

лет от роду, это было бы совсем другое дело. Тогда бы об этом и речи идти не

могло. Мне самому подобная мысль пришла в голову лишь пять лет назад. Только

накопив действительно немало лет, рискнул я пригласить в гости десятилетнюю

девочку, которую отпустили без малейших возражений. На следующий год у меня

неделю прожила двенадцатилетняя гостья. А еще через год я позвал девочку

четырнадцати лет, на этот раз ожидая отказа под тем предлогом, что она уже

слишком взрослая. К моему удивлению и радости, ее матушка согласилась. После

этого я дерзко пригласил ее сестру, которой уже исполнилось восемнадцать. И

она приехала! Потом у меня побывала еще одна восемнадцатилетняя приятельница,

и теперь я совсем не обращаю внимания на возраст.

По мнению Х. Лебейли, поведение Кэрролла объясняется прежде всего крайней

независимостью характера, стремлением самому, в соответствии со своим

разумением и своей совестью, принимать решения и контролировать ситуацию. Он

избегал всего, что могло быть ему навязано. (До такой степени, что не даже

хотел, чтобы ему назначали время встречи, ограничивая тем самым его свободу.)

Что может быть менее обязывающим, менее требовательным, чем общение с "child-

friend"?

При этом, продолжает Лебейли, Кэрролл вовсе не чурается женщин. Однако будучи

человеком крайне щепетильным, Кэрролл строго регламентирует свое общение с

"прекрасным полом": в молодости он держится подальше от девиц на выданье и

только к старости начинает проявлять известную беззаботность относительно

возраста своих приятельниц... На основании строго подсчитанных отзывов Кэрролла

о живописи и театральных постановках Лебейли делает вывод, что цветущая

женственность привлекала его на деле значительно более девичьей незрелой

прелести.[Согласно подсчетам, сделанным Лебейли, большая часть спектаклей,

упомянутых Доджсоном в дневниках, вообще не включала детей-актеров; из 870

комментариев, сделанных им по поводу актерской игры, 720 относятся "ко взрослым

актерам и только 150 - к детям.]

Словом, миф лжет: автор сказок об "Алисе" был вовсе не таким, каким его

привыкли считать...

Миф лжет, вторит профессору Кэролайн Лич. Кэрролл вовсе не был застенчивым,

мрачным отшельником - напротив, порой он наносил в день по полдюжины визитов,

водил в театр своих бесчисленных приятельниц; никогда не избегал мужчин и уж

тем более не испытывал ненависти к мальчикам; он получал удовольствие от

жизни и любил общество молодых женщин... Впрочем, яростно развенчивая старый

миф, Кэрролайн Лич тут же начинает создавать новый - головокружительную

историю любви Кэролла к миссис Лидделл. И можно быть уверенными, что новые

сенсации не за горами. Возможностей масса: роман с гувернанткой, роман с

миссис Лидделл, роман с ректором Лидделлом... Возможно, выяснится, что

Кэрролл любил только мальчиков. Возможно, найдется и какой-нибудь

подозрительный домашний питомец или возлюбленный труп. И в этом отчасти будут

повинны злополучные викторианские дамы, затерявшие и изрезавшие драгоценные

томики дневников. Ибо ничто так не будоражит воображение, как тайна. Сколько

лет дописывают за Диккенса его последний неоконченный роман, сколько лет

волнует умы десятая, сожженная глава "Евгения Онегина "! Вероятно, и Кэрроллу

предстоит еще немало удивительных метаморфоз...

Но мы, пожалуй, остановимся. Передохнем и оглядимся. Может быть, у нас

наконец перестанет двоиться в глазах и нам удастся увидеть не двух антиподов

(этаких Джекила и Хайда), а одного, очень незаурядного человека, необычного

до такой степени, что современники и потомки предпочли разделить его на

"Кэрролла" и "Доджсона " и воспринимать "по частям". Загадки и парадоксы по-

прежнему сопровождают его имя - даже теперь, спустя более столетия после его

смерти. Прелесть в том, что у загадки не всегда есть ответ: чем, например,

ворон похож на конторку?

Англичане знают цену странности: у Кэрролла на родине есть своя культурная

ниша - "эксцентричный ученый-джентльмен", хотя, конечно, и это всего лишь

одна из масок. Бесспорно, она подходит ему не в пример лучше, нежели маска

чопорного педанта, у которого, как заметила в свое время Вирджиния Вулф, "не

было жизни"; или совсем уж нелепая маска тайного искусителя девочек... Но

если эти маски расплывутся, исчезнут, что же останется? Улыбка, разумеется.

Можно ли сказать, что Льюис Кэрролл был свободным человеком? Он, несомненно,

был глубоко религиозен, но не мог принять идею о вечных муках; позволял себе

присутствовать на службе в православной церкви и даже в синагоге, говорил,

что если бы знал церковно-славянский язык, то принял бы участие в

православном богослужении. Он уважал традиции и установления общества, но

открыто возражал против тех из них, которые казались ему бессмысленными или

несправедливыми. Он дарил необыкновенную дружбу, исполненную юмора и доброты,

многим представительницам прекрасного пола - как мы теперь знаем, самого

разного возраста. И при этом полагался на свое суждение значительно более,

нежели на общепринятые правила. Это был человек совести, в своих помыслах и

поступках он давал строгий отчет Господу. Но никогда - никогда! - не путал он

Господа с миссис Гранди, с духовными и светскими властями. Он держал ответ

перед Богом, а не перед ними. И не перед нами.

Список использованной литературы:

1. В. Вулф. Льюис Кэрролл. В кн.: Льюис Кэрролл. Алиса в стране чудес.

Алиса в Зазеркалье. Перев. Н. Демуровой. М., Наука, 1978

2. Collingwood S.D. The Life and Letters of Lewis Carroll. London, 1899

3. Martin Gardner. The Annotated Alice. N. Y., Clarkson N, Poier Inc. 1960.

4. Зарубежные писатели. Библиогр. слов. В 2 ч. Ч. 1. А – Л / Под ред.

Н.П.Михальской, – М.; Просвещение: Учеб.лит., 1997.

5. Л. Кэрролл, “Приключение Алисы в Стране Чудес”, - М.; Дет,лит.,1988