Реферат: Великие государственные деятели России

это развитие может прерываться различными обстоятельствами, но поскольку

свобода - состояние естественное, то возвращение к ней неизбежно.

Понятие свободы Сперанский определяет в нравственном смысле и как источник

права. Нравственная свобода является “необъемлемой частью собственности”

каждого человека, как “дар Божий”. Следовательно, свобода вечна, и поэтому

“кто лишает человека свободы воли, тот лишает его личности, обращает дух в

вещество, посягает на дар Божий”. Человека можно лишить свободы, но только на

время, ибо в каждом индивидууме “количество свободы” от природе заложено

одинаково. Следовательно, свобода и равенство людей для Сперанского

неразделимы.

Смысл нравственной свободы заключается в возможности выбора. “Человек может

сказать себе: я хочу быть счастливым теперь, хотя знаю, что я впоследствии

буду несчастлив; тут есть выбор, следовательно остается свобода”. Свобода

выбора остается у человека в любых условиях. Обращая внимание на это,

Сперанский писал: “Способность избирать - есть свобода, на когда следует

избирать между виселицей и огнем, есть ли это свобода? Следовательно

способность избирать только тогда есть свобода, когда можно и не избирать?”.

И далее: “... истинная свобода есть свобода от всех побуждений... без

опасности потерять бытие”. Здесь Сперанский описывает такое состояние

человека, когда он предоставлен сам себе. Эти рассуждения носят чисто

теоретический характер для выяснения стремления человечества. Возможность

такой свободы Сперанский предполагает при одном условии - “владычестве разума

над чувствами”. Поскольку выполнить это условие практически невозможно, то

полная, или, как называет ее Сперанский, “совершенная свобода невозможна, ибо

она представляет собой “обладание прав без обязанностей”.

Есть другая свобода, “относительная”, т.е. “совершенная” свобода,

ограниченная “естественными пределами”. Такая свобода дает возможность

существования человеческого общества. “Два лица самостоятельные и одно от

другого независимые не могут вместе успевать в своих пользах, не признавая

наперед взаимно, что каждому из них принадлежит свое”. То есть свобода должна

быть основана на взаимном договоре, который ограничивает “своекорыстие

каждого”. Поэтому “свобода, приведенная в известные пределы, в виде личного

состояния не только сама по себе суть право, но и составляет основание всех

других прав”. Таким образом, основой человеческого общества, по мнению

Сперанского, является свобода, но ограниченная взаимным договором, т.е.

правом.

Права порождают обязанности: “Взаимное признание своего каждому составляет

для одного право, для другого обязанность. Для того, от кого признание

изъявляется, оно составляет обязанность”. Содержание всех рассуждений

Сперанского о свободе в конечном итоге сводится к провозглашению прав

собственности.

Испытывая состояние определенной эйфории, Сперанский считал, что в России

стремление к свободе обнаруживают все сословия: “Чего желает в России

дворянин-помещик? Правового суда и твердой собственности, т.е. закона и

свободы и следовательно конституции.

Чего желает купец? Правового суда и твердого кредита, т.е. того же закона и

той же свободы.

Чего же желает, наконец, самый крепостной крестьянин? Право нанимать земли

самовластною ценою, но добровольно: он хочет закона и свободы”.

Такая переоценка “стремления” всех сословий к свободе во многом

предопределила впоследствии судьбу его политических реформ. По его мнению, в

России нет свободы вообще: ни для крестьян, ни для помещиков. “Итак, - писал

он, - вместо всех пышных разделений свободного народа русского на

свободнейшие классы дворянства, купечества и прочих, я нахожу в России два

состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первыми называются свободными

только в отношении ко вторым, действительно же свободных людей в России нет,

кроме нищих философов”.

Таким образом, в самодержавии Сперанский видит самостоятельную силу, которой

противостоят все сословия. Устранить самодержавие - и сразу восторжествует

закон и свобода. Кроме того, раз самодержавие самостоятельная сила, то оно

может устраниться само, без серьезных препятствий со стороны общества. Это

один из основополагающих тезисов Сперанского. Он настаивал на нем даже тогда,

когда жизнь на практике его опровергала. Сперанский стремится показать, что

собственность с самого появления развивалась на основе естественного права

любого человека владеть вещью. Но собственность ни в коей мере не может быть

распространена на владение личностью другого человека, поскольку это

противоречит естественному праву. “Лица могут к нам иметь обязанности, -

писал он, - мы можем иметь над ними власть, но они не могут быть нашею

принадлежностью и мы не можем ими владеть как вещами”. Следовательно и

крепостное право было нарушением естественного состояния человека, оно, по

его мнению, было отрицательной стороной самодержавия.

Обосновывая естественные права человека, Сперанский рассматривает их как

вытекающие из содержания общества. “В частном виде есть право естественное и

есть право общественное: одно без гарантий, а другое с гарантией, в общем

виде не может быть права естественного, ибо нет пользы естественной; все они

вытекают из общества и суть самое общество”. Ограничение естественных прав

необходимостью действовать во имя общественной пользы служит обоснованием

существования права лиц. Здесь Сперанский ограничивает права индивидума

общественной пользой. Существо их заключается в “свободе политической” и

“свободе гражданской”. Первая представляет собой свободу “от законов

несправедливых”, вторая свобода - “от произвола частных лиц”. Баланс прав

полезен для каждого, поскольку, “налагая обязанности, они вознаграждают сие

ограничение другими пользами, другими правами, и следовательно отъемлют части

сии в другом виде, чтобы умножить их и расширить той же самой воли в другом”.

Таким образом, гражданская свобода - прежде всего убеждение человека в его

безопасности. Чтобы обладать этой свободой, необходимо общественное

устройство, при котором один человек может не бояться другого. Дать такое

справедливое устройство может государство, которое должно обеспечивать

торжество права.

Как уже отмечалось, государство, по мнению Сперанского, является общественным

союзом, призванным обеспечить “свое каждому”. Это главная задача государства.

Вслед за ней встает и другая задача - “устроить, чтобы свое каждому

доставалось сколь можно удобнее, чтобы труд был прибыточен в настоящем и

плоды его прочны в будущем, словом, чтобы силы государственные и силы частные

не перепинались, но, взаимно себе содействуя, постепенно и непрерывно

возрастали”. Государство должно не только закрепить собственность, но и

создать благоприятные условия для развития экономики. Это очень важно.

Государство может удостоверить собственность, но не стимулировать

общественный прогресс. В этом случае государство не будет выражать принцип

пользы, который у Сперанского выступает в качестве важнейшего критерия при

оценке права на существование того или иного государства.

Каким образом можно обеспечить все это? Государство должно опираться на

“силу”. Этими силами, по мнению Сперанского, должны быть “страх и надежда”.

“Первый род сил обязательных, внешнее понуждение, очевидно принадлежит к

порядку сил общественных; второй - внутреннее побуждение чести и совести -

принадлежит к порядку сил нравственных”. Принудительные меры в государстве

могут быть использованы при одном условии, если тот или иной случай

“определен законом с точностью, доказан с достоверностью, и следовательно

управляет без стеснения существенных польз общества”. Все остальные случаи не

имеют отношения к государству и являются “законами нравственными”, т.е.

“чести и совести”. Из этого следует вывод, что основополагающим в государстве

является право.

Под правом Сперанский понимает “власть, защищенную законом”. Закон и право не

одно и то же. “Право в его собственном начале не ограничено; закон же,

напротив, стремится к его ограничению с учетом общественной пользы. То есть

закон призван обеспечить свободу каждому, но без ущерба интересов общества в

целом. Такое единство и противоположность закона и права коренным образом

противоречило абсолютической форме государства и крепостническому господству,

при котором государства могло быть основано на законе, но этот закон не мог

обеспечить прав, так как он не обеспечивал свободы каждому”. В государстве

должно быть единство между законом и правом, а само государство должно быть

олицетворением торжества права. Это один из тезисов в теоретическом

обосновании необходимости ликвидации самодержавия, которое не может

обеспечить правопорядка в стране.

Сперанский исходил из того, что любое законодательство должно учитывать

интересы частной собственности. Государство не может издавать законы само для

себя. “Нельзя вообразить себе государство без обывателей и следовательно

представить законы полезные государству и бесполезные для частных лиц.

Правда, есть собственность частная и есть собственность государственная, но в

сем уважении приватным законам должно было противопоставить также законы

государственного хозяйства, а не вообще законы, к частной собственности не

принадлежащие”. Сперанский здесь выступает за равенство в праве

собственности, не делая исключения даже ради государства. В другой работе он

прямо высказывается: “Законы частной собственности суть законы для всех

подданных общие”. В основу законодательства должны быть положены

демократические принципы.

Понятие собственности определяется Сперанским несколько абстрактно. Обладает

ею каждый, поскольку “истинная собственность человека суть силы его”. Эта

мысль интересна тем, что в скрытой форме несет в себе отрицание права

собственности одного лица над другим, ибо право собственности заключается в

отстранении собственником всякого другого лица от пользования предметом. Но

лишить человека его личных сил невозможно, следовательно, невозможно и

собственность одного лица над другим.

Государственное устройство представлялось Сперанскому исключительно

произведением разума, плодом рационалистического творчества. Такое воззрение

скорее воскрешало взгляды XVIII века (когда широким распространением

пользовалось поклонение всеобщему разуму в условиях просвещенной монархии),

чем относилось к послереволюционной эпохе начала XIX века (когда во весь рост

встала идея всенародного суверенитета, простиравшаяся вплоть до

насильственного свержения монархии). Он придает особое значение

законодательству и органам государственной власти. Такое направление мысли

вело к уяснению роли государства, но оставляло в тени подлинно народные

интересы и их особенности в зависимости от социальной структуры общества.

Внимание было сосредоточено на построении логической модели государства без

учета активной роли народа, не оставляя в ряде случаев за ним вообще никакой

роли.

Сперанский - сторонник конституционной монархии. В записке “О коренных

законах государства” он прямо указывает, что будущим строем должны быть или

“ограниченная монархия, или умеренная аристократия”, основанные на

конституции. Это означает: “1) что коренные законы государства должны быть

творением народа; 2) коренные законы государства полагают пределы

самодержавной воли”. Признание им роли народных масс при составлении

конституции кажется весьма радикальным выводом, но этот тезис не получил у

него дальнейшего развития, поэтому переоценивать его не следует.

Закон, по мнению Сперанского, считается не только ограничением власти

самодержавия, но и сосредоточием силы государства. Сперанский приходит к

убеждению, что “самовластие” - признак слабости правительства. Это особенно

наглядно, с его точки зрения, проявлялось в России, где “власть правительства

не ограничена, а потому истинная сила правительства в сем отношении всегда у

нас была слаба и пребудет таковою, покуда закон не установит ея в истинных ея

отношениях”. Данная мысль служит как бы еще одним аспектом в обосновании

необходимости преобразований - превращение самодержавия в “истинную”, т.е.

конституционную, монархию.

Некоторые современники Сперанского приписывали ему республиканские взгляды.

Например, Вигель писал, что “Сперанскому хотелось республики, в том нет

никаких сомнений”, хотя в действительности он был далек от республиканизма.

Объяснение такой переоценки заключается с стремлении консерваторов не только

представить его позицию политически в более опасно свете, но и в том, что в

современной Сперанскому литературе под республикой часто понимало не

собственно республиканскую форму государства, а всякую государственную форму

(будь то республика или монархия), основанную на конституции. Однако даже с

условием учета этой детали взгляды Сперанского не могут быть расценены как

республиканские.

В сохранении монархии Сперанский видел противоречие с естественным правом, но

это он считал необходимостью во имя той же общественной пользы. Здесь

Сперанский пытается совместить несовместимое и невольно впадает в

противоречие. В одной стороны, он утверждает, что права монарха священны и

неприкосновенны, а с другой - считает, что “они могут быть такими только по

закону, а не по природе”, забывая, что закон является нарушением

неприкосновенности прав монархии.

Чрезвычайно важным было для Сперанского выбрать определенную систему

законодательства. Для будущего устройства он считал неприемлемой систему

римского права как в виде кодекса Юстиниана, так и с теми исправлениями,

которые были внесены при последующей его рецепции. Объясняется это тем, что

все эти варианты носили на себе печать феодальных прерогатив; они находились

на службе у феодальных государств Европы. Буржуазия не только стремилась по-

иному толковать римское право, но и использовала более ранние его памятники,

отражавшие в большей степени нормы обычного права. Точно так же и Сперанский,

не признавая поздних римских кодексов, не отвергал римское право в принципе.

В одной из своих записок он писал, что со временем “римские законы” будут

приспособлены к “системе российского уложения”. В римском праве для него

представляло ценность система охраны частной собственности.

Неприемлемыми были, с его точки зрения, и другие законодательство Европы,

главным образом потому, что они не отражали специфических особенностей

России. Возможны лишь отдельные заимствования. Это чрезвычайно важно

учитывать, ибо в исторической литературе нередко можно встретить утверждение,

что Сперанский стремился насадить в России одну из наиболее известных тогда в

Европе систем законодательства - французскую или прусскую. В действительности

же Сперанский пытался выработать собственно русское законодательство.

Таким образом взгляды Сперанского имеют ярко выраженную буржуазную

направленность и опираются на две фундаментальные идем - собственности и

свободы. С целью обоснования своей политической доктрины он прибегнул к

естественно-правовой теории, которая служила орудием борьбы против феодальной

идеологии. Он противопоставлял феодальным “правам”, освященным религией,

традицией и историей естественно-правовой порядок, “естественное состояние”,

открытое человеческим разумом. Будущее буржуазное общество, по его мнению,

должно представлять осуществленное “естественное состояние” свободы каждого

человека, охраняемой властью. В этом заключается назначение государственной

власти.

Сперанский видел, что народ начинает выходить из пассивного состояния и

превращается в активную политическую силу. Перед глазами Сперанского наглядно

представал пример народных движений в Западной Европе, особенно во Франции.

Кроме того, революционные события в Европе имели последствия и для России,

поскольку “никакое другое государство Европы, в связи с прочим стоящее, не

может быть долгое время деспотическим... надобно только взглянуть на общую

степень просвещения, на прилив и отлив мыслей, на примеры соседних, на

чувства внутренние, надо только прислушаться к народному глухому отголоску,

чтобы открыть и нужду сей перемены и узнать степень общих надежд и желаний”.

Рано или поздно преобразования все равно должны быть произведены, поэтому

лучше избежать “усовершенствований принужденных”, которые “насилуют природу”.

Приведенные высказывания содержат одну из важнейших позиций либерализма -

постепенная трансформация общества, проведение преобразований до того, как

они станут вынужденными.

Сперанский выражает тревогу, предвидя участие народа в политической борьбе:

“Народ всегда и для всех ужасен, когда вопль его совокупится воедино”. Как

предотвратить народные выступления? Какими средствами воспользоваться, чтобы

избежать открытой борьбы, если люди не боятся даже “гнева Божия”, а “власть

земная имеет не более средств как власть небесная”? Народные движения, по

мнению Сперанского, остановить невозможно. Возникают они “от сильных

потрясений государств, от внутренних междоусобий, от избытка угнетений или от

опасной внешней войны”. Для того, чтобы избежать “таящейся угрозы”,

необходимо соблюдать правило: “лица управляющие должны знать свой народ,

должны знать время”. Таким образом, Сперанский призывает правительства

учитывать политические условия более внимательным образом. С его точки

зрения, преобразования могут показаться на первый взгляд преждевременными, но

они должны быть осуществлены для потомства.

Сперанский не выступает как сторонник общественного переворота. Он считает,

что “в великих истинах и слабые опыты имеют цену”. В чем же должны состоять

перемены? “В превращении ли состояний? В прикосновенности к правам престола?”

Нет, Сперанский против таких перемен. Политические перемены должны состоять

“в соглашении сего ощутительного противоречия, которое у нас есть между

видимою формой правления и внутреннею, в исполнении на самом деле того, о чем

в продолжение целого века государи твердят народу, в утверждении престола не

на сне народа и очаровании предрассудков, но на твердых столпах закона и

всеобщего порядка”. Следовательно, Сперанский не выступает за полный слом

старых государственных форм. Он надеется примирить старые государственные

институты, включая монархию, с новыми правовыми основами.

Государственные преобразования.

С 1797 года Сперанский на государственной службе в должности заведующего

канцелярией генерал-прокурора Российской империи.

Перемена, которая вскоре произошла в судьбе России, должна была еще более

выдвинуть Сперанского. С воцарением Александра I, когда в правящих сферах

проявился “зуд” к реформам и отвлеченные принципы нужно было применять к

русской деятельности, а французские диалоги переводить на русский язык,

Сперанский оказался самым способным для дела человеком, поэтому он не мог не

обратить на себя внимания. В 1801 году Трощинский, по внушению которого был

основан государственный совет в его первом виде, поместил Сперанского,

человека образованного, гибкого, умного, который давно уже исподволь

готовился к поприщу государственного деятеля, в канцелярию совета, с званием

статс-секретаря. Но деятельность его не ограничивалась этим. Вскоре один из

самых близких людей к государю, граф Кочубей, стал поручать ему, без ведома

Трощинского, разные работы; а став, 8 сентября 1802 года министром внутренних

дел, граф удачно привлекает Сперанского к себе, и Михаил Михайлович перешел

совершенно в министерство внутренних дел, по настоянию Кочубея и вследствие

доклада самому государю.

И уже в 1803 - 1807 годах Сперанский - директор департамента министерства

внутренних дел. В эти годы Сперанский составил несколько “записок”

(проектов), среди них “Записку об устройстве судебных и правительственных

учреждений” (1803). Благодаря своему выдающемуся государственному уму,

обширным познаниям, энергии и необычайной работоспособности, Сперанский

быстро сделал себе блестящую карьеру. Все важные законы, начиная с 1802 года

составлялись и редактировались Сперанским. Манифестом 1802 года вместо

коллегий учреждалось 8 министерств.

Сперанский, сын священника, являл собой совершенно новый тип бюрократического

реформатора. Он сделал стремительную карьеру в министерстве внутренних дел,

за короткое время (1802 -1807) дослужившись до заместителя министра. В таком

качестве он встретился с Александром I. Сперанский был, с одной стороны,

надежным сотрудником со времени ранних реформ, а с другой - не принадлежал к

высшей аристократии. Он всегда оставался хотя и блестящим, но зависящим от

самодержца администратором.

Личное знакомство Александра со Сперанским началось только в 1806 году, когда

граф Кочубей во время своей болезни посылал Михаила Михайловича вместо себя с

докладами государю, и тогда даровитый докладчик обворожил его своим ясным

умом, искусством находить практическое выражение для туманных либеральных

принципов, коими проникнут был Александр I и его “комитет общественной

безопасности”. Никто не умел так ясно, толково и убедительно писать казенные

бумаги, как Сперанский, никто их окружающих царя не умел так строго и логично

мыслить. Государь приблизил Сперанского к своей особе. Эти личные сношения с

императором вскоре становятся интимными. Сперанский оставляет министерство и,

сохраняя звание статс-секретаря Александра I, на который он был назначен в

1807 году, работает только по поручению самого государя.

И 1807 - 1811 года - время могущества и славы Сперанского, который стал

первым лицом в государстве после императора. С 1808 он член Комиссии

составления законов и товарищ

(заместитель) министра юстиции. В конце 1808 года мы находим его в

императорской свите, на эрфуртском свидании и в числе лиц, пользующихся

особенным доверием Александра. Рассказывают, что Наполеон после часовой

беседы со Сперанским подвел его к императору Александру и сказал: “Какого

человека вы имеете при себе! Я отдал бы за него королевство!” и после он

отзывался о Сперанском как о “единственно светлой голове в России”. По

возвращении с Эрфуртского свидания, где он часто разговаривал с Талейраном,

Сперанский заметил царю, что в России лучше люди, а в Европе - установления.

(См: Богданович Т. Александр I, 1914, с 44). Александр I поручил Сперанскому

разработку по западноевропейским образцам плана государственных

преобразований России в либеральном духе, с учреждением Государственной Думы

и Государственного Совета. И в 1808 - 1812 годах подготовка проектов

переустройства государственной системы управления была сосредоточена в

Министерстве внутренних дел и шла под руководством М.М. Сперанского.

На роль своего первого помощника Александр определил способного и достаточно

гибкого М. М. Сперанского, который не разделял радикальных воззрений членов

Негласного комитета и не пугал императора своей настойчивостью и нетерпением,

как его молодые друзья.

Впоследствии Сперанский писал, что Александр начал занимать его “постояннее

предметами высшего управления... Отсюда произошел план всеобщего

государственного образования”. Так в октябре 1809 года явился документ

“Введение к уложению государственных законов”, представлявший собой план

преобразований, который был подготовлен Сперанским по поручению императора. И

снова Александр сам, по собственной инициативе, опираясь на выбранного им же

человека, приступил к очередному туру реформ. Прав был специально

занимавшийся этим вопросом современный историк С. В. Мироненко, когда писал:

“Очевидно, что самостоятельно, без санкции царя и его одобрения, Сперанский

никогда не решился бы на предложение мер, чрезвычайно радикальных в условиях

тогдашней России. Осуществление их означало бы, без сомнения, решительный шаг

на пути превращения русского крепостнического абсолютизма в буржуазную

монархию”.

План коренной реформы высшего управления быстро созрел в голове Сперанского.

Это был проект реформ, которые должны были быть проведены сверху и сохраняли

при этом самодержавную власть царя, хотя присутствовали внешние формы

конституционной монархии (выборность чиновников, разделение властей, введение

гражданских и политических прав и т.д.). Позднее, уже после своей опалы,

Сперанский писал о плане этих преобразований царю: “Они не были предложены

мною, я нашел их вполне образовавшимися в Вашем уме”. (Шильдер Н.К. Указ.

Соч. - Т. 3. - СПб., 1897 - С. 45).

В плане Сперанского была разработана стройная система центрального и местного

управления на принципе разделения властей - законодательной, исполнительной и

судебной, при независимости судебной и ответственности исполнительной перед

законодательной. Это деление, до тех пор существовавшее только в губернии, в

первый раз внесено было в высшее управление. Вводилась выборность в

распорядительные и исполнительные органы власти четырех степеней - на уровне

волости, губернии и империи. Но участие в управлении было предоставлено лишь

лицам, обладавшим определенным имущественным цензом. По проекту Сперанского

политические права получали только дворяне, купцы, мещане, государственные

крестьяне. Особым указом Сперанский ограничил привилегии дворянства. По его

мысли, все права должны подразделяться на три группы: 1) общие гражданские

права для всех жителей России, независимо от их общественного положения; 2)

особые гражданские права для того или иного класса; 3) политические права,

даваемые только собственникам.

Подразумевая, что крепостное право будет уничтожено, он предполагал

существование трех классов: “ дворянства, среднего состояния и народа

рабочего”.

Высшим распорядительным органом являлась Государственная дума, которая стояла

во главе законодательных учреждений и руководила сетью волостных, окружных и

губернских дум. В соответствии с представление о безраздельном суверенитете,

который, как и прежде, оставался в руках русского императора, вновь созданная

государственная дума должна была играть консультативную роль в

законодательном процессе. Предлагалось создать министерства во главе

исполнительной власти и Сенат - во главе судебных органов, с соответствующими

нижестоящими учреждениями. Учреждался также и другой верховный орган,

призванный объединить деятельность законодательной, исполнительной и судебной

властей, - Государственный совет, законосовещательное учреждение при

императоре, который обладал высшей исполнительной властью. Члены в него не

избирались, а назначались самим императором, поэтому этот орган не

обеспечивал участия общества в управлении. Это привело бы к преобразованию

монархии из судебной в конституционную.

Свои предложения Сперанский в конце концов представил царю, и проект

Сперанского был в январе 1810 года в принципе признан Александром I

“удовлетворительным и полезным”, однако он встретил противодействие

сенаторов, министров и других высших сановников, считавших его слишком

радикальным и “опасным”. Александр I пошел навстречу их требованиям, и проект

Сперанского император решил осуществлять поэтапно. Сперанский присутствовал,

сидя по правую сторону от царя, на еженедельных заседаниях созданного им и

насчитывавшего 35 членов Государственного совета. Удалось осуществить лишь

некоторые части плана Сперанского: он не сумел понять двойственности

характера императора, напуганного явной оппозицией дворянства новым,

либеральным течениям, не сумел заручиться и содействием знати и придворных

кругов, но все-таки 1 января 1810 года было объявлено о создании нового

высшего органа государственной власти - Государственного совета, и состоялось

его первое заседание. Однако в манифесте царя об утверждении Государственного

совета оказалась выхолощенной основная мысль, высказывавшаяся ранее и

Александром, и Сперанским, - о разделении законодательной, судебной и

исполнительной властей, действие которых координировал бы Государственный

совет. Теперь ему вменялись в обязанность лишь законосовещательные функции

при императоре. В 1810 году вводится разработанное Сперанским “Общее

учреждение министерств”, которое определяло состав, предел власти и

ответственность министерств. А в 1811 году завершена реорганизация

министерств.

Особенное внимание Сперанский обратил на состояние финансов. Русские финансы

находились в то время в довольно безотрадном состоянии. Периодические

колебания, которым эта часть нашего управления подвергается с тех пор, как

существует, возобновились в начале

царствования Александра I. В сущности однако положение государственного

казначейства

не было хуже того, которое продолжалось во весь XVIII век, за исключением

лучших годов Екатерины; но обязанности, лежавшие на правительстве, ввиду

внешних столкновений и внутренних реформ, делали затруднения более

чувствительными; к этому надо прибавить, что

несколько прежних ошибочных мер заставляли опасаться настоящего кризиса.

Екатерина

ввела в первый раз систему ассигнаций; эта мера, без всякого сомнения, была

полезна, но

потом, вследствие беспрестанных дефицитов, была сделана важная ошибка:

неумеренный

выпуск ассигнаций обременил денежный рынок и повел к постепенному упадку.

Правительство не знало, чем пополнить грозный недостаток средств,

становившийся заметнее с каждым годом. Государственный долг возрастал быстро.

Бюджет на 1810 год представлял неутешительные цифры: 125 млн. дохода, 230

млн. расхода, 577 млн. долга, ни малейшего запаса фонда и ни одного готового

источника дохода! Финансовая часть находилась в руках людей, то совершенно

неспособных, то не возвышающихся над уровнем простой практической

опытности. В 1810 году оставалось не много людей и последнего рода. Император

Александр

не знал, кому вверить это министерство, и поручив его наконец, за отказом от

других, Гурьеву, потребовал от Сперанского плана возможного преобразования. В

феврале 1810 года Сперанскому было поручено решение такой фундаментальной

(откладывавшейся со времен Екатерины П) и остро стоявшей проблемы, как

оздоровление государственных финансов.

Этот план поспел с той изумительной быстротой, c какой обыкновенно созревали

административные проекты Сперанского. В манифесте об образовании

государственного совета уже

упоминалось о новых мерах, и вскоре огромный доклад в 238 статей лежал перед

государем.

Сперанский отправлялся от мысли, что “всякий финансовый план, предлагающий

способы легкие и не помогающий ограничению в расходах, есть явный обман,

влекущий государство

в погибель. Чтобы вывести Россию из ее несчастного положения, он требовал

сильных мер и

важных пожертвований”. Эти сильные меры заключались:

1) в пресечении выпуска ассигнаций,

2) в сокращении расходов,

3) в установлении лучшего контроля над государственными издержками и, наконец,

4) в новых налогах.

Прежде всего Сперанскому удалось исполнить ту часть проекта, которая

относилась к сокращению расходов. По бюджету 1810 года расходы были

сокращены более чем на 20 миллионов. Чтобы внести правильность в употребление

доходов, экономические суммы всех ведомств объявлены принадлежащими

государственному казначейству и запрещены всякие издержки без представления

от министра финансов и утверждения государственным советом. Для

восстановления кредита и упадшей ценности ассигнаций образован особый капитал

погашения. Он должен был составиться посредством постепенной продажи

государственных имуществ в частную собственность в течении пяти лет. Сверх

того предполагалось открыть внутренний срочный заем на сумму не свыше 100

миллионов, разделенную на пять частей. Комиссия погашения долгов принимала

вклады не менее 1000 руб. Серебром от лиц всех состояний и выдавала на них

облигации, по которым уплачивала ежегодно по 6 процентов, а по истечении

срока возвращала самый капитал, производя все эти платежи серебряною и

золотою монетой. Ассигнации, возвратившиеся к правительству через вклады,

сжигались. Сама комиссия получила такой состав, который должен был внушить к

ней доверие торговых классов; в ней присутствовали лица как от короны, так и

по выбору от купечества. Наконец, Сперанский занялся положением разменной

монеты. За главную монетную единицу принят был серебряный рубль, который с

тех пор постоянно сохранял это значение. Приняты меры для увеличения

количества мелкой серебряной монеты, которой Сперанский желал совершенно

заменить медную, оставив последнюю только в небольшом числе и превратив ее в

биллон. Через это он думал постепенно восстановить доверие к ассигнациям,

облегчив их размен на монету, и прекратить колебания в самой монетной

системе.

Все эти операции удались только отчасти. Внутренний заем шел недурно, и

первая часть его была покрыта в начале следующего года. Но продажа

государственных имуществ была очень незначительна и не покрывала нужд

казначейства. Казенных имений было продано в продолжении 1810 года на сумму,

составлявшую около пятой части той, которую предполагалось выручить.

Любопытны причины которым потом Сперанский приписал неудачу этой меры. Они

состояли в слабых средствах управления и в недостатке верных сведений о

государственном хозяйстве. Для продажи имений потребовалось составление

описей, продолжавшееся очень долго; оценка была сделана преувеличенная, а

местные комиссии, не находя

в продаже никакой для себя выгоды, тянули дело всеми способами. Точно так же

не удалось и предложенное сокращение расходов. Действительный оборот 1810

года превзошел бюджет на 56 миллионов и, вместо ожидаемого остатка, надобно

было еще добавить эту сумму. Это непредвиденное обременение казначейства не

было виной Сперанского: оно было следствием военных приготовлений России, но

позже оно не раз ставилось ему в упрек. Еще более жалоб вызывала та мера,

перед которой так долго отступали русские финансисты и которую решительный

Сперанский не усомнился взять на себя, - увеличение налогов. По замечанию

его, в течении с лишком двадцати лет “каждый член правительства хотел сложить

с себя бремя сей укоризны; надлежало однако ж, чтоб кто-нибудь ее понес”.

Налоги дали средство, по крайней мере, уменьшить дефицит и, без всякого

сомнения, много помогли правительству среди политических его затруднений. Все

эти меры были пополнены тарифом, имевшим благодетельное влияние на нашу

торговлю, и особенно на внешние сношения с Англией.

Не входя в подробный разбор финансового плана Сперанского, заметим, что им в

первый раз внесены начала отчетности и поверки в ту часть нашего управления,

которая нуждаясь в них всего более, долее всех оставалась в совершенном

расстройстве. Это был важный и тяжелый подвиг. Первый серьезный бюджет

России, обсужденный не одним или двумя лицами, а постоянным государственным

учреждением, был составлен Сперанским. В первый раз устранялся произвол в

финансовых мерах, и распоряжения власти подкреплялись обращением к доверию

общества и гласностью операций. Наконец, в расходах в первый раз был какой-

нибудь порядок. Сам Сперанский так изображает произведенную им перемену:

“Вместо того, что прежде каждый министр мог почерпать свободно из так

называемых экстраординарных сумм, в новом порядке надлежало все вносить в

годовую смету, потом каждый почти рубль подвергать учету в двух инстанциях

совета, часто терпеть отказы и всегда почти уменьшение, и в конце всего

ожидать еще ревизии контролера”. Благодаря этим мерам доходы в течение двух

лет были с лишком удвоены. В 1810 году их считалось только 125 миллионов, к

1812 году сумма их доходила до 300 миллионов. Опасения, возбужденные крутым

поворотом в финансах, не оправдались. Несмотря на ропот общества на налоги, а

министров - на контроль и отчетности, несмотря на мрачные предсказания со

всех сторон, правительство освободилось от главных своих затруднений.

“Впервые проявилась твердая воля к тому, чтобы не допускать расточительности

и по-настоящему управлять национальным богатством, - отмечает Краковский. -

Финансовая реформа несла с собой слишком много выгод, чтобы не суметь

утвердиться. После Сперанского Россия стала обладать настоящей системой

управления финансами, которой она была до этого лишена...”. Однако в конце

концов все затеи потерпели неудачу из-за потребности в деньгах для

антинаполеоновских походов.

Проводимые Сперанским реформы вызывали недовольство у многих.

Во-первых, это вызвало недовольство чиновников и придворных. Их ненависть

вызвал подготовленный Сперанским указ 1809 года, согласно которому все лица,

имевшие придворный чин, должны были избрать какую-либо реальную службу, т.е.

придворный чин превращался лишь в почетное звание, терял статус должности. И

затем к этому прибавилось требование, чтобы поступающие на государственную

службу чиновники сдавали экзамен, вызвав тем самым живейшее неудовольствие

бездарных претендентов на должности.

Во-вторых, это все вызывало недовольство дворянства.

Вековая отсталость страны, тяжесть крепостных порядков, консервативность,

чванство и тупость основной массы дворянства неудержимо тянули страну назад.

Но снова мы должны винить в этим не только время, но и самого Александра,

постоянно колебавшегося, страшившегося возможного недовольство дворянства. А

оно, это недовольство, уже при первых опытах Александра и Сперанского по

государственному переустройству России грозно дало о себе знать. Бывший одним

из рупоров реакционной части дворянства, попечитель петербургского учебного

округа Д. П. Рунич с возмущением писал о том, что “самодержавие царя

сочеталось с мнением Государственного совета”, “самый недальновидный человек

понимал, что вскоре наступят новые порядки, которые перевернут вверх дном

весь существующий строй. Об этом уже говорили открыто, не зная еще, в чем

состоит угрожающая опасность. Богатые помещики, имеющие крепостных, теряли

голову при мысли, что конституция уничтожит крепостное право и что дворянство

должно будет уступить шаг вперед плебеям. Недовольство высшего сословия было

всеобщее”.

Также деятельность М.М. Сперанского вызвала недовольство консервативного

дворянства, выступавшие против преобразования государственного строя России,

которое обвиняло его в государственной измене и добилось его отставки.

Некоторые открыто называли Сперанского врагом дворянства. Н.М. Карамзин,

знаменитый писатель и историк, являвшийся выразителем идей и стремлений

русского дворянства этого времени, выступил с резкой критикой Сперанского в

1811 году в своей знаменитой записке-письме “О древней и новой России”.

Считая несвоевременными все мероприятия правительства Александра I, Карамзин

подверг их резкой критике. Отражая настроения дворянства, требовавшего отказа

от каких-либо радикальных реформ, он полагал, что деятельность по

преобразованию России, осуществляемая императором, не соответствует

исторической традиции русского народа, что нужны не реформы, а традиционная

сильная власть императора, его добродетель и охранительные функции монарха.

Растущая напряженность в отношениях с Францией непосредственно сказалась на

внутренней политике России. Дворянская оппозиция, недовольная созданием по

французскому образцу лицея в Царском Селе, как, впрочем, и всей реформой

образования, теперь сделала подготовленный Сперанским в 1812 году проект

Гражданского кодекса Наполеона, поводом для решительного и успешного удара по

реформаторским тенденциям, характерным для первого десятилетия правления

Александра.

К тому же в Эрфурте, где Наполеон оказывал Сперанскому знаки особого

внимания, он сошелся с французскими законоведами Локре, Легра, Дюпон де

Немуром и добился их назначения членами-корреспондентами законодательной

комиссии Государственного совета. Намереваясь “резать по живому, кроить из

целого куска” он мечтал о гражданской свободе, о равенстве перед законом, об

отмене крепостничества. Его реформы , уложение законов и в особенности его

восхищение Наполеоном вызвали яростное противодействие со стороны дворянства.

Великая княгиня Екатерина Павловна, министры Армфельд, Гурьев, Балашов,

Аракчеев натравливали на него Александра.

А в-третьих, все это не устроило Александра I.

Реформы начала XIX века не смогли затронуть основ самодержавия, хотя всем

было ясно, что предложения реформаторов были направлены на ликвидацию

противоречий между государственными институтами прежней феодально-

абсолютистской монархии. На деле царь, как и прежде, единолично решал многие

важнейшие вопросы. Традиции самодержавия продолжали действовать, и царь

оказывался первым, кто их активно поддерживал, проводил в жизнь. В иное

время, в более обнаженной форме, в больших масштабах повторилось то, что

произошло в свое время с Негласным комитетом: снова сработала система, снова

человек системы, несмотря на благие декларации и подталкивание своих

сподвижников к реформам, в решающий момент сделал шаг назад. И не только

потому, что сам он был не готов к реформам, но и потому, что к ним были не

готовы Россия, российское общество, медленно и тягуче, в соответствии с общим

течением жизни, втягивавшееся в новое общественное русло.

Но попробуем определить причины, по которым император сдал свои позиции и в

последний момент отказался от проведения тех реформ, которые сам же и

одобрил.

Александр предпочитал оставаться при неопределенно-расплывчатой формуле

неофициального комитета о возможности совместить свободу с самодержавием;

неясность, неуловимость этой формулы как раз и составляло главную

привлекательность ее в глазах Александра.

Спустя несколько лет тяжелые испытания от неудач первых коалиций против

Наполеона поставила ребром вопрос о необходимости политический реформы.

Теперь уже не кабинетные размышления о возвышенных принципах, а осязательная

практическая потребность всеобщее недовольство и ропот, финансовый кризис,

расшатанность государства настойчиво напоминали о непригодности старых форм

правления. И от расплывчатых мечтаний о политической свободе приходилось

перейти к составлению точного плана государственного преобразования. Эта

потребность выдвинула на авансцену внутренней политики великого систематика -

Сперанского. Легко можно представить себе, с каким чувством читал Александр

проекты Сперанского! Ведь эти проекты низводили воздушно-бесплотную мечту о

политической свободе на степень сухих логических формул, точных определений,

законченных параграфов. Все получало полную осязательность, принципы

формулировались в учреждения, и железная логика всех этих “уставов” и

“наказов” не оставляла места никаким заманчивым недомолвкам и поэтическим

неясностям. И главное - план Сперанского был разработан в целях немедленного

исполнения, при котором предстояло сейчас же осязательно почувствовать

необходимые последствия введения нового порядка на место прежних привычных

отношений. План Сперанского должен был возбудить в Александра неприятное

чувство более всего именно своею законченностью. И до нас действительно дошли

указания на то, что Александр выражал свое недовольство произведением

Сперанского и жаловался, что Сперанский исказил первоначальные проекты

Лагарпа и слишком определенно ограничил прерогативы монарха. Александр был

большой охотник до красноречивых введений в конституционной хартии, но он

отнюдь не одобрял точную определенность в параграфах их текста. И не мудрено,

что Александр быстро перешел от первоначальной мысли о введении в действие

проекта Сперанского целиком к частичному осуществлению лишь некоторых его

отрывков.

В конечном счете Александр не устоял перед натиском дворянства, требовавшего

убрать “преступника, изменника и предателя” - М. М. Сперанского. Человек, с

которым Александр замышлял свои первые реформы, был отправлен в ссылку,

конечно, не за мнимые связи с Наполеоном, а в угоду консервативному

большинству дворянства, и прежде всего реакционно настроенной части -

аристократической бюрократии, но у царя хватило мужества признаться своему

другу А. Н. Голицыну: “Если у тебя отсекли руку, ты, наверное, кричал бы и

жаловался, что тебе больно. У меня прошлой ночью отняли Сперанского, а он был

моей правою рукою”. (Цит. по Федоров В.А. Указ. Соч. - С. 61).

Император Александр был прав: Сперанского отняли, отняли не только у него, но

и у целой России. Государь остался окруженный людьми без политической мысли и

часто преданными личным интересам. Для России - закрывалась пора внутреннего

обновления, и лучшие намерения правительства остановились по недостатку

орудий. Высшее управление снова погрузилось в хаос случайных мер, из которых

на время оно было выведено смелым умом государственного человека.

Однако падение Сперанского обуславливалось, как известно, многообразными

причинами. Но вряд ли мы ошибемся, предположив также, что та легкость, с

которой Александр пошел навстречу недоброжелателям Сперанского, объясняется в

последнем счете глубокой разностью натур этих двух людей. У Сперанского было

все то, что недоставало Александру: строго логический ум, исключительная

трудоспособность, ясность и определенность и громадная настойчивость. Все,

что было достигнуто в смысле упорядочения управления, было сделано

Сперанским. Но над ним тяготела, якобы колеблющаяся, расплывчатая, а в

сущности непреклонная воля “безвольного” царя; и Сперанскому удалось сделать

лишь то немногое, что угодно было допустить Александру. Поэтому Михаил

Михайлович испугал Александра, показав ему в конкретно-воплощенном виде его

смутную и бесформенную мечту. И сочиненные Сперанским параграфы встали перед

умственным взором Александра как живой упор его мечтательной пассивности, как

предъявленный к уплате точно подведенный счет. И вот почему, хотя Александр I

и цеплялся за Сперанского, повинуясь необходимости, как за незаменимого

работника, в то время, когда на очереди стояли конкретные конституционные

преобразования, но между ними никогда не могло установиться настоящей

интимной душевной близости, как никогда не могут сродниться духом мечтатель и

реализатор. Когда же Сперанский стал неудобен, когда Александр убедился, что

реформаторские стремления Сперанского идут дальше царских намерений, он

спокойно предал его. Александр, который никогда не считался с всеобщей

ненавистью к Аракчееву, вдруг поддался подозрениям против Сперанского,

которым сам ни минуты не верил, и отправил его в ссылку, и в 1812 году с

попытками реформ было покончено. Лишь только Сперанский исчез с вершины

государственной пирамиды, Александр вновь погрузился в фантасмагорический мир

бесформенных мечтаний. Приняв иное направление, эти мечтания не утратили

своего прежнего характера.

Все это говорит о том, что политический крах всемогущего статс-секретаря

Сперанского не только в этом десятилетии, но и во всем правлении Александра.

Ссылка.

С 1810 - 1812 года Сперанский провел ряд мер, направленных на укрепление

финансов страны и вызвавших недовольство дворянства. Придворная клика

всячески критиковала Сперанского как “поповича”, “выскочку”, на него сыпали

доносы. В результате интриг перед началом войны в середине марта 1812 года

император пожертвовал Сперанским в залог примирения своего с оппозицией, и,

обвиненный в сношениях с Наполеоном, неосторожный и опасный “parvenu” был

отправлен в отставку.

17-го марта 1812 года, в воскресенье, Сперанский за обедом получил через

фельдъегеря приказание явиться к государю в 8 часов вечера. Эти приглашения

случались часто, и Сперанский спокойно поехал в Зимний дворец. В секретарской

комнате дожидались дежурный генерал-адъютант и два министра; но

государственный секретарь был позван прежде их. Целые два часа продолжалась

аудиенция. Наконец дверь отворилась, и Сперанский вышел бледный и

взволнованный. Торопливо уложив в портфель бумаги и простясь с министрами, он

отправился домой. Здесь его уже ожидал его министр полиции Балашов. Кабинет

его был опечатан. У Сперанского не достало духу проститься с семейством.

Поздно ночью он выехал из Петербурга, в сопровождении частного пристава, в

ссылку, которой местом был назначен Нижний Новгород. Его ближайший приятель

Магницкий, впоследствии так храбро перешедший в другой лагерь, был тоже

арестован ночью и сослан. Что происходило между Александром и его прежним

другом, осталось тайной. Ни в многочисленных записках того времени, ни в

длинных, оправдательных письмах самого Сперанского не видно, в чем состоял

донос на него. У себя дома он увидел министра полиции генерала Балашова,

который по высочайшему повелению приказал ему немедленно отправляться в

Нижний Новгород под строгий надзор полиции. Жандармский офицер ждал у ворот с

тройкой лошадей. Затем по новому доносу Сперанский был сослан в Пермь, на

Урал. Будучи врагом Сперанского, великая княгиня Екатерина Павловна много

содействовала его падению, известности Карамзина и возвышению Ростопчина.

Когда этот первый соратник царя, почитая Наполеона, трудился на пользу союза

с Францией и посвящал себя внутренним реформам, Александр ему не

препятствовал, однако сам царь не переставал вести подкоп под союз с

Францией, который сам же когда-то восхвалял... Весть об опале Сперанского

была с восторгом воспринята в России как первая победа над императором

французов.

Не лучшая пора началась для самого Сперанского; его характер, более гибкий,

нежели твердый, не выдержал тяжкого удара. Сначала он как будто не хотел

верить безвозвратности своего падения. В твердой надежде на свою невинность,

он пишет, одно за другим, письма к государю. Но письма не доходят или

остаются без ответа. Между тем положение его в ссылке становится невыносимым.

За ним следят шаг за шагом, каждая фраза его доходит до Петербурга с разными

толкованиями, и в то время, когда он ждет облегчения участи, довольно одного

неосторожного слова, чтоб удалил его из Нижнего Новгорода в Пермь. Здесь,

оставленный всеми, заклейменный именем изменника, и даже без материальных

средств жизни, он падает духом. Тон его переписки постепенно понижается.

Вместо оскорбленного достоинства, которым дышат первые письма, он начинает

умолять о милосердии. Из ссылки Сперанский обращался к Александру I с

письмами, в которых пытался оправдать свои преобразования. В 1814 году, когда

некоторых из врагов его уже не было на свете, он обратился к государю с

письмом, написанным в том мистическом тоне, который стал отличать его со

времени ссылки. В этом письме он просит позволения поселиться в своей

маленькой новгородской деревне, Великополье. Просьба его была уважена, и он

освободился по крайней мере от слишком стеснительного полицейского надзора.

Кажется, однако, что и в это время он не потерял еще окончательно надежды. В

1814 Сперанскому было разрешено проживание под полицейским надзором в своем

небольшом имении Великополье Новгородской губернии. После он говорил, что

“первое движение государя было вызвать его в Петербург, второе - проводить за

присмотром в деревню”. В Великополье печальная истина окончательно открылась

перед ним: он понял, что прежним отношениям не воротиться, и стал искать

опоры у людей, с которыми в лучшую свою пору не имел ничего общего. Здесь он

встречался с А. А. Аракчеевым, посещал его имение село Грузино, через него

ходатайствовал перед Александром I о своем полном “прощении”. Характерно

признание самого Аракчеева: “Будь у меня треть ума Сперанского, я был бы

великим человекам”. С тех пор опальный временщик уже не возвратил себе

прежнего значения, хотя, уступая просьбам Аракчеева, при его содействии,

император в 1816 году и назначил Сперанского сначала пензенским губернатором,

а затем сибирским генерал-губернатором, где провел административную реформу.

В 1821 Сперанский был возвращен в Петербург, назначен членом Государственного

совета и Сибирского комитета, управляющим комиссии составления законов,

получил земли в Пензенской губернии.

Но, когда Сперанский вернулся в Петербург, его здесь ожидало новое

разочарование. Он надеялся если не на прежнюю близость, то на примирение и

полное признание своей невинности. Ничего подобного не случилось. Времена

переменились. “Без лести преданный” Аракчеев стоял у трона; начиналась

“система ложных страхов и подозрений”, о которой Сперанский говорил в своем

пермском письме к Александру. Бывшему государственному секретарю не было

места в этой системе, и вскоре он почувствовал это. Императора не было в

Петербурге во время его приезда. С нетерпением ожидал его возвращения

Сперанский. Наконец государь приехал, но свидание и тут замедлилось. Только

через две недели они свиделись в первый раз после памятной аудиенции 1812

году. Свидание окончилось без всяких объяснений; первый разговор о причинах

ссылки был уже через два месяца. Об этом разговоре сохранилось только краткое

известие в дневнике самого Сперанского. Из него можно заключить, что

объяснение ограничилось одним указанием на содержание доноса. Личные сношения

его с государем никогда уже не принимали прежнего характера. В них заметно

постепенное охлаждение. Для Александра он уже был чужим человеком. Сперанский

это понял, но не имел духа удалиться от двора, где перенес столько

оскорблений, и с малодушием, извинительным только для человека много

страдавшего, начал искать поддержки в связях с сильными людьми. Насколько это

удавалось ему, можно видеть из того, что он с трудом выпрашивал самые

маловажные места для лиц, которым покровительствовал, да и то не всегда прямо

у министров, а больше у директоров департаментов. К этому времени относится

его сближение с аристократическим кругом, которого он так гордо чуждался в

начале своего поприща. Его начали встречать в салонах высшего общества,

простившего приятному собеседнику прошлые грехи смелого нововводителя.

Государственные труды его были незначительны. Он принимал участие в

заседаниях совета, был членом сибирского комитета и принялся опять за прежнюю

работу над гражданским уложением; но все эти занятия оставались почти без

результатов. На них отражался тот застой, который после 1815 года понемногу

овладел общественной жизнью.

Мнения различных историков по поводу того, каким человеком вернулся

Сперанский из ссылки, расходятся.

Некоторые придерживаются позиции, что, когда в 1821 г. Аракчеев успел

добиться возвращения “друга” своего Сперанского в Петербург с назначение его

членом Государственного Совета, то тут Александру удалось то, к чему он

всегда стремился: он сломил волю этого сильного человека и сделал его своим

рабом до того, что изгнанник этот оказался значительно преобразившимся: с

одной стороны, осуждая прежние преобразовательные планы, он нашел, что

“возможность законодательного сословия, сильного и просвещенного, весьма мало

представляет вероятности”, с другой - стал пресмыкаться перед Аракчеевым и

напечатал ему похвальное слово и апологию его военным поселениям.

Сперанский и Аракчеев.

По отзывам современников, Сперанский своими убеждениями резко выделялся из

той среды, к которой принадлежал.

Замечательную характеристику Сперанского дает Л. Н. Толстой в “Войне и мире”:

“Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было

узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не

видал этого спокойствия, самоуверенности, неловких и тупых движений, ни у

кого он видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и

несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего не значащей улыбки,

такого тонкого, ровного, тихого голоса и, главное, такой нежной белизны лица

и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых.”

При дальнейшем знакомстве со Сперанским князь Андрей Волконский “видел в нем

разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством

достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский, в

глазах князя Андрея, был именно тот человек, разумно объясняющий все явления

жизни, признающий значительным только то, что разумно, и по всему умеющий

прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Все

представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей

невольно соглашался с ним во всем.”

Как отмечал А. С. Пушкин, Сперанский и Аракчеев, как наиболее заметные фигуры

в эпоху Александра I, стояли “в дверях противоположных этого царствования,

как гении зла и блага”. В данном случае Пушкин выражал не только свое

собственное мнение, но и широко распространенную точку зрения, которая

связывала либеральную тенденцию в правительственной политике при Александре I

с именем Сперанского.

И следует коснуться истории отношений между этими сподвижниками императора.

Аракчеев очень жесткая натура, и существует много примеров его грубого

издевательства над подвластными людьми, при котором не требовалось никакой

изобретательности и находчивости и достаточно было одной только душевной

низости. Однако он умел при случае блеснуть и тонким коварством, умел не без

игривости позабавиться над соперником, как кот над мышью. С особенной

виртуозностью проявил он таланты этого рода в сношениях со Сперанским.

Особый интерес представляет следующий эпизод. В то время, когда звезда

Аракчеева всходила все выше по небосклону царских милостей, Сперанский

томился в Перми, не переставая тоскливо мечтать о возможности вернуть

прошлое. Сперанские прошел при этом всю гамму уступок, которых потребовала от

его гордости тягость его положения. Сначала - письма к государю, полные

чувства собственного достоинства, свидетельствующие о сознании своей правоты;

потом уже просительные, смиренные послания к сильным людям, в том числе и к

Аракчееву. Между прежним и новым любимцами Александра завязалась переписка,

которая верно характеризует их обоих. Трудно сказать, который из двух

выставляется в ней в лучшем свете. В робких и льстивых выражениях Сперанского

не слышно мужественного голоса, которым он защищал свои реформы в докладах

1810 и 1811 годов. Он менее настойчиво требует гласного суда с обвинителями и

довольствуется даже простым определением на службу. Он льстит мрачным

странностям своего покровителя, зовет сурового временщика “добрым

пустынником”, и не стыдится даже называть знаменитое Грузино “святой

обителью”. Аракчеев отвечает ему лицемерно-смиренным тоном, не лишенным

иронии и где проглядывает желание уколоть человека, еще недавно стоявшего во

главе правительства. Его очевидно тешит нравственная слабость человека, так

долго оскорблявшего многих своим умственным превосходством. Результатом этих

сношений, на которых неприятно останавливаться, было наконец прощение

Сперанского, но какое прощение! Аракчеев дорого продавал свои милости и,

соглашаясь протянуть Сперанскому руку, боялся однако видеть его в Петербурге.

Затем - личное паломничество в Грузино и даже... печальная апология военных

поселений! Аракчеев, никогда не простивший Сперанскому того, что некогда, на

краткий момент, Сперанский заслонил от него государя, с торжеством следил

теперь за этими печальными усилиями своего былого соперника избавиться от

опалы ценою тяжелых моральных уступок. И время от времени Аракчеев подбавлял

горечи в душу Сперанского, не упуская случая уколоть его душевные раны тонкой

шпилькой ядовитой насмешки. В 1816 году Сперанский, наконец, дозволено было

оставить Пензу. В ожидании решения своей дальнейшей судьбы он жил в

великопольском имении и оттуда написал Аракчееву письмо, которое Погодин по

справедливости назвал “образцом ясности, убедительности, краткости, силы.”

Письма оказалось недостаточно; и Сперанский лично посетил Грузино. Теперь,

думалось ему, испытание кончено, и прошлое будет зачеркнуто. И вот, 30

августа 1816 года бывший государственный секретарь, уволенный без суда, по

одному подозрению, был назначен губернатором в Пензу, но в указе о назначении

была вставлена знаменательная фраза: “Желая преподать способ усердною службою

очистить себя в полной мере.” Вот оно, тонкое острие аракчеевского жала:

“Тебя принимают на службу, но ты еще не прощен, за тобою все еще следят

подозрительные и недоверчивые взоры”, - таков смысл этого указа по отношению

к Сперанскому. Приезд в Петербург не был разрешен ему. Сперанский сам

приписывал Аракчееву эту унизительную форму помилования.

Но он был слишком сломлен, чтобы останавливаться перед такими соображениями и

принял свое назначение не без радости. Оно оживило его надежды. Он упорно

видел в нем первый шаг к полному восстановлению своей чести и не смущался

тем, что в Пензе ему не удавалось войти в личные сношения с государем.

Замечательно, что точно так же думали его враги. Малейшая милость к

Сперанскому пугала их. Им грезился всемогущий реформатор снова в

государственном совете, душою целого управления. Все боялись “le revant”, как

называл его князь Голицын, и в сношениях с ним важных людей этот страх

беспрестанно проглядывает. Сам Сперанский невольно увлекается прежними

привычками; его донесения принимают иногда повелительный тон прежнего

времени. Но это только временные вспышки: рядом с ним он расточает

ласкательства людям, которых не уважает, но в которых нуждается. Так было во

все время его службы в Пензе.

Прошло около трех лет. Сперанский по-прежнему страстно хотелось получить

назначение в Петербург, хотя бы на первое время на место сенатора. Долгим

искусом он думал купить себе право воротиться в Петербург; мысль об этом не

покидала его и сделалась наконец каким-то болезненным чувством. Но ему

пришлось еще долго ошибаться в своих расчетах. Несмотря на образцовое

управление губерний, где он оставил по себе прочную память, его не только не

вызывали, но даже не давали ему отпуска. Терпение его начало истощаться.

Наконец в начале 1819 года он получает именной указ и с трепетом

распечатывает его, ожидая найти в нем повеление явиться. Это был указ о

назначении его сибирским генерал-губернатором. Сперанского решались повысить,

но призвать его в Петербург было слишком страшно. “Не избежал-таки я Сибири,!

- писал в одном письме Сперанский, сильно разочарованный этим назначением.

При этом-то случае Аракчеев снова дал волю колкой игривости своего пера. Он

написал Сперанскому длинное письмо. Письмо начиналось с уверений в том, что

Аракчеев всегда душевно любил Сперанского: “Я любил вас душевно тогда, как вы

были велики и как вы не смотрели на нашего брата, любил вас и тогда, когда по

неисповедимым судьбам Всевышнего страдали”. А затем Аракчеев ухищренно

бередит душевную рану Сперанского, набрасывая перед ним заведомо несбыточную

картину его нового возвышения: “Становясь стар и слаб здоровьем, я должен

буду очень скоро основать свое всегдашнее пребывание в своем грузинском

монастыре, откуда буду утешаться, как истинно русской, новгородской, неученый

дворянин, что дела государственные находятся у умного человека, опытного как

по делам государственным, так более еще по делам сует мира сего и в случае

обыкновенного, но несчастью существующего у нас в отечестве обыкновения

беспокоить удалившихся от дел людей, в необходимом только случае отнестись

смею и к вам, милостивому государю”.

Корф, приведя это письмо, справедливо замечает: “Если припомнить, что эти

строки писал возвеличенный временщик к временщику упавшему, баловень милости

и счастия к опальному, то нельзя не согласиться, что трудно было вложить в

них под внешнею оболочкою простосердечного добродушия, более язвительной

иронии и с тем вместе показать менее великодушия”. Сперанский ничего не

ответил на это письмо. “Есть мера угодливости и ласкательства, - справедлива

говорит тот же Корф, - которую и несчастие краснеет переступить; Сперанский

сохранил уважение к самому себе и промолчал - все, что ему позволяло его

положение”.

Кодификация законов.

Александр I, прозванный Благословенным умер бездетным, и после него на

престол вступил его брат Николай I.

Деятельность снова началась для Сперанского уже при императоре Николае. Она

не походила на прежнюю. Новый государь ценил его административную опытность,

но, по крайней мере сначала, не имел к нему большого доверия. Обвинения, от

которых Сперанскому так напрасно хотелось оправдаться, бросали на него тень.

13 декабря 1825 Сперанский составил проект манифеста о вступлении на престол

Николая I, после 14 декабря, назначенный императором Николаем I в члены

Верховного суда над декабристами, Сперанский принял особое участие в

составлении приговора над ними.

Новый государь обратил внимание на беспорядки в управлении и на

злоупотребления чиновников, происходивших оттого, что у нас не было точных

законов. Со времени издания Уложения при Алексее Михайловиче не было сделано

нового сборника законов, и за слишком полтораста лет накопилось множество

указов, несколько десятков тысяч, изданных в разное время и нередко

противоречивших друг другу. Каждый чиновник или судья мог толковать их по-

своему. Тогда 31 января 1826 году по распоряжению Николая I было образовано

Второе отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии во

главе со своим бывшим учителем М. А. Балугьянским, хотя фактически его

возглавлял и был душой всего дела реабилитированный Сперанский - один из

самых крупных государственных деятелей России за всю ее многовековую историю,

которое было призвано навести порядок в законодательстве империи, т.е.

создать полный свод законов, начиная с Соборного уложения 1649 года и свод

действующих законов. (на основании которого и теперь еще управляется Россия.)

Тогда то и нашел заслуженное применение талант ранее находившегося в тени М.

М. Сперанского, который был возвращен в 1821 году из сибирской ссылки. Он был

привлечен к кодификации российского законодательства и великолепно справился

с этой необыкновенно трудной работой.

В 1826 году, когда ему был поручен главный надзор над составлением свода

законов, государь сказал о нем Балутьянскому: “Смотри же, чтоб он не наделал

таких же проказ, как в 1810 году, ты у меня будешь отвечать за него”. Позже,

подозрения, кажется, рассеялись, но император видел в нем только своего

“редактора” и не был расположен давать большой простор собственной его мысли.

Впрочем, Сперанский едва ли уже был способен к сильной, самостоятельной

деятельности. В нем не было ни прежней силы мысли, ни прежней энергии. Взгляд

его изменился или, по крайней мере, применился к обстоятельствам. В своих

записках этого времени он говорит языком, в котором нет и следов того

Сперанского, который преобразовал высшее управление. Так проходили последние

годы знаменитого государственного человека. Только в частной жизни и в его

неутомимых кабинетных трудах видны проблески когда-то оживлявшего его

деятельного духа. Сперанский перенес в частные занятия свое гениальное

трудолюбие, для которого уже не было места в политической сфере. Здесь мы

опять можем удивляться неистощимому запасу сил его природы. Среди тяжелой

грусти, которая овладела им во время ссылки, он работает, как юноша,

исполненный надежд. В Перми он учится еврейскому языку, в Пензе узнает

немецкий. Пытливая мысль его обращается ко всему. Путешествуя по Сибири,

среди всяких неудобств и почти пятидесяти лет, он читает Шлегеля и Миллера.

Не будучи настоящим ученым, он приобрел однако разнородную и большую

начитанность. С тех пор, как несчастия сломили его душу, любимым чтением его

было религиозное. В этом направлении он был совершенно искренен, хотя, по

свойству его мягкой природы, религия развила в нем одно незлобие и не могла

дать большой твердости его характеру. В нем соединилось то, что нередко

встречается в набожных людях: религиозная мечтательность с упорною

привязанностью к внешним удобствам и с некоторой угодливостью миру. Но в

семейном кругу слабые стороны его характера, результат долгой и неравной

борьбы с обстоятельствами, исчезали перед добрыми свойствами. Его высокая

терпимость к людям, доходившая до того, что о злейших своих врагах он говорил

спокойно “какие чудаки” или “безумные люди!”; его нежная привязанность к

близким ему лицам и постоянное желание блага внушали всем, кто окружал его,

какое-то благоговение. Этим объясняется страстная привязанность к нему

друзей, несмотря на капризы, которые бывали у него в молодости. В старости и

эти неровности сгладились. Приближенные к нему чиновники, которые скоро

делались членами его семьи, недаром называли его: “старик божий”. Влияние его

на всех, кто с ним сближался, было неотразимое. Он был обязан им не столько

обширности ума, который, при всей его силе, был несколько односторонен, но

человеческим свойствам и тому духу всепрощения, с которым он кончал свою

бурную жизнь. Во имя этой человеческой натуры, примиряющей со всеми

недостатками человека. Сперанскому можно простить его малодушную

привязанность к двору и неумение отвернуться от людей, так беспощадно

оскорбивших в нем одного из великих граждан своего отечества. Ответственность

за эти печальные свойства падает на него: она лежит безраздельно на той

мертвящей среде, которая сгубила лучшие его силы и с которой, при тогдашнем

состоянии общества, борьба была не только трудна, но даже невозможна.

Но Сперанскому не суждено было умереть бесполезным посетителем

аристократических салонов. Ему предстояло совершить на благо России еще один

великий подвиг. С 1826 года он был снова сделан распорядителем работ комиссии

составления законов, преобразованной во 2-е отделение собственной канцелярии.

С этого времени положено было первое, твердое начало русской кодификации.

Сперанский предложил Николаю разбить работу на три этапа. На первом собрать

все законы, изданные после Уложения 1649 года (что было уже в значительной

степени сделано), и расположить их в хронологическом порядке, затем на этой

основе составить свод действующих законов, разбить их на тома по сферам

применения, и, наконец, подготовить окончательный текст нового уложения,

отбросив устаревшие нормы и пополнив законы новыми статьями, более

соответствующими духу времени.

Рассмотрев предложения Сперанского, Николай утвердил только два первых,

отвергнув идею создания нового законодательства. Сперанский вынужден был

подчиниться. К 1830 году гигантская работа по подготовке Полного собрания

законов Российской империи была завершена. Полное собрание законов состояло

из 45 томов, куда вошло более 30 тысяч законодательных актов с 1649 года по 3

декабря 1825 года. Печатание всех томов заняло без малого два года и было

окончено 1 апреля 1830 года. Тираж издания составил 6 тысяч экземпляров.

Одновременно были подготовлены и вскоре же напечатаны шесть томов

продолжения.

К 1833 году было подготовлено 15 томов Свода законов. 17 января 1833 года

состоялось общее собрание Государственного совета, которое признало Свод

законов единственным основанием для решения всех дел и установило, что он

вводится в действие с 1 января 1835 года. Таким образом, за очень короткое

время М. М. Сперанским была проведена колоссальная работа по своду и

систематизации законов. Однако никаких радикальных изменений в

законодательстве России не произошло. Николай I решительно уклонялся от

обновления и улучшения законов Российской империи, поэтому опубликованный

“Свод законов” лишь констатировал традиционную самодержавную структуру власти

и крепостнических отношений.

Было бы бесполезно говорить о пользе, которую принесло законодательству

издание “Свода”. Он подвергался и подвергается многим нареканиям, в которых,

без сомнения, есть значительная доля правды. Сперанский не имел серьезного

юридического образования и не мог почерпнуть верного понимания права из

собственного опыта, как делал это в администрации. Система, принятая им,

взята из чуждого права и только приложена к нашему. От того на ней лежит

характер внешности. Но иначе и быть не могло в стране, где дело

законодательства не подготовлено наукой. Важнее другие упреки - в неверном

понимании смысла тех русских законов, из которых извлечены статьи “Свода”, в

возведении частных случаев в общие правила, в сопоставлении начал, которые,

если не прямо, то косвенно, противоречат друг другу; в повторениях и в

неясности; наконец, в том, что, принимая за источник одни законы, “Свод” стал

в противоречие с судебной практикой и принял такие правила, которых

несостоятельность уже была доказана опытом. Не следует однако слишком

безусловно осуждать “Свод законов” и с этой точки зрения. Эти недостатки были

неизбежны при том хаотическом состоянии, из которого он должен был вывести

наше законодательство. Собирать, исправлять и пополнять в одна время -

невозможная задача. Она-то именно и погубила в зародыше все прежние работы.

Во всяком случае “Свод” достиг самого важного результата: он привел в

известность недостатки русского права и водворил в наших судах несколько

более законности. Если исправление недостатков подвигалось с тех пор довольно

медленно, то причина этого не в “Своде”, а в том способе, которым

впоследствии пополнялось наше законодательство, и всего более в слабости

юридического образования, до сих пор так мало распространенного в России.

Это была последняя самостоятельная работа Сперанского.

Выступая на заседании, Николай специально подчеркнул, что устройство

правосудия было главной его заботой после вступления на престол. Заседание

закончилось торжественным апофеозом совершенно в духе Николая I. Он подозвал

к себе Сперанского и, обняв в присутствии всех, надел на него снятую с себя

Андреевскую звезду - высшую награду империи.

Вообще, если вдуматься, торжество самодержавия 17 января 1833 года было в то

же время трагедией жизни великого русского реформатора. Трагедией, которую

он, видимо, сам никогда до конца не осознал. В Своде законов центральное

место занимало подготовленное М. М. Сперанским собрание законов и

постановлений XVIII - начала XIX века об основах государственного строя

России, получившее название “Основные законы Российской империи”. Первая

статья “Основных законов” определяла форму правления в России: “Император

Российский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной

власти не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает”. Остальные

статьи развивали и дополняли основную мысль. И создание такого документа

выпало на долю человека, который был совершенно убежден в необходимости

буржуазных реформ в России, который в царствование Александра I готовил

грандиозные планы преобразования страны по западному образцу, мечтал о

народно представительстве и парламенте, понимал необходимость и неизбежность

разделения властей. За это ему грозили арест, многолетняя ссылка. Но стоило

ему употребить свой талант и знания на законодательное оформление

противоположных начал и принципов, как он был осыпан милостями и обласкан

властями. Сперанский назначался во все секретные комитеты 1826 - 1839, с 1838

он - председатель департамента законов Государственного совета, в 1835 - 1837

преподавал курс юридических наук наследнику престола (будущему Александру П).

По инициативе Сперанского в 1834 была учреждена высшая школа правоведения для

подготовки квалифицированных юристов.

Награжденный в начале 1839 года графским титулом с характеристическим девизом

в гербе “in adversis sperat” (В невзгоде уповает (лат).), он вскоре умер,

оставив по себе какую-то сомнительную память, на которой долго лежали

различные упреки.

В 1839 году Николай I, узнав о смерти Сперанского, говорил М. А. Корфу:

“Михайла Михайловича ни все понимали и не все умели довольно ценить; сперва я

и сам в этом более всех, может статься, против него грешил. Мне столько было

наговорено о его превратных идеях, о его замыслах; клевета осмелила коснуться

его даже и по случаю истории 14-го декабря! Но потом время и опыт уничтожили

во мне действие всех этих наговоров. Я нашел в нем самого верного и

ревностного слугу, с огромными сведениями, с огромною опытностью, с

неустававшею никогда деятельностию. Теперь все знают, чем я, чем Россия ему

обязаны, и клеветники давно замолчали”. Им были подготовлены “Полное

собрание законов Российской империи”, включающее все русское законодательства

начиная с Соборного Уложения 1649 года, и “Свод законов”, в котором были

собраны действующие законы.

Я думаю, что на этом следует прерваться, потому что нельзя до конца понять

эту замечательную личность, в чьей жизни для нас останутся “темные места”. И

уголки его души останутся закрытыми для нас на всегда. Если предположить, что

люди, жившие в ту эпоху, не могли оценить его вклад в развитие России; и

многие историки до сих пор не могут прийти к единому мнению по отдельным

вопросам, и не перестают спорить между собой, то нам остается только выбрать

наиболее близкую для нас позицию в свете современных взглядов на развитие

нашего общества и постараться отстоять ее, основываясь на тех данных,

которыми мы располагаем.

Литература, используемая в реферате:

1. Великие государственные деятели России. Под ред. А. Ф. Киселева. 1996 год.

2. Знаменитые россияне XVIII - XIX веков: Библиографии и портреты XVIII и

XIX столетий. 1995 год.

3. История России в лицах с древности до наших дней: Библиографический

словарь.

4. История России. Пособие для поступающих в вуз. /Под редакцией доктора

исторических наук, профессора Б. А. Старкова. Издательство Санкт-

Петербургского Государственного Университета Экономики и Финансов. 1998 год.

5. История. Справочник абитуриента. Москва. 1997 год.

6. М. Острогорский. Учебник Русской Истории. Таллинн. 1992 год.

7. Российские самодержцы (1801 - 1917). 1993 год.

8. С. Любош. Последние Романовы. Книгоиздательства “Петроград”. Л-М. 1924 год.

9. Русские цари 1547 - 1917. Под ред. Ханса-Иоахима Торке. Ростов-на-Дону,

“Феникс”, Москва, “Зев”. 1997 год.

10. Валлоттон Анри. Александр I. 1991 год.

11. Кизеветтер. А.А. Исторические силуэты. 1997 год.

12. Мироненко С.В. Страницы тайной истории Самодержавия: политическая история

России I половины XIX столетия. 1989 год.

13. Дмитриева В.О. Сперанский и его государственная деятельность. Юность,

1996 год, № 7.

Страницы: 1, 2