Гюстав Ле Бон. Психология народов и масс

Даже сам ислам, не смотря на простоту его монотеизма, не избег этого закона: существует громадное расстояние между исламом Персии, Аравии и Индии. Индия, в сущности политеистическая, нашла средства сделать политеистической наиболее монотеистическую из религий. Для 50 миллионов мусульман-индусов Магомет и святые ислама являются только новыми божествами, прибавленными к тысячам других.

Ислам даже не успел установить того равенства всех людей, которое в других местах было одной из причин его успеха: мусульмане Индии применяют, подобно другим индусам, систему каст. На Декане, среди дравидийских народностей, ислам стал до того неузнаваем, что нельзя его более отличать от браманизма; он бы от него вовсе не отличался, если бы не имя Магомета и не мечеть, где поклоняются обоготворенному пророку.

Вовсе не нужно идти в Индию, чтобы видеть глубокие изменения, каким подвергался ислам, переходя от одной расы к другой. Достаточно посмотреть на Алжир. Он заключает в себе две совершенно различные расы: арабов и берберов, одинаково мусульман. Но от ислама первых до исламизма последних очень далеко; полигамия Корана превратилась в моногамию у берберов, религия которых есть только соединение ислама со старым язычеством, царившим между ними в течение многих веков, когда еще господствовал Карфаген.

И религии Европы не ускользнули от общего закона - видоизменяться сообразно с душой принимающих их рас. Как и в Индии, буква догматов, установленных текстами, осталась неизменной; но это только простые формулы, смысл которых каждый истолковывает по-своему. Под общим названием христиан мы находим в Европе настоящих язычников, например, нижнебретонца, молящегося идолам; фетишистов, например, испанца, обожающего амулеты; политеистов, например, итальянца, почитающего за различные божества Мадонн каждого селения. Ведя исследование дальше, можно было бы легко показать, что великий религиозный раскол реформации был необходимым следствием истолкования одной и той же религиозной книги различными расами: северные расы сами желают исследовать свою веру и регулировать свою жизнь; южные же народы остались далеко позади с точки зрения независимости и философского развития. Ни один пример не может быть более убедительным.

Но это факты, развитие которых нас завлекло бы очень далеко. Нам придется еще меньше места посвятить двум остальным основным элементам цивилизации, учреждениям и языку, потому что нужно было бы вдаться в технические подробности, которые слишком выходили бы из границ этого труда. То, что верно для верований, одинаково верно и для учреждений; эти последние не могут передаваться от одного народа к другому, не подвергаясь изменениям. Не желая утомлять читателя массой примеров, я прошу его просто обратить внимание на то, до какой степени в новейшие времена изменяются у разных рас одни и те же учреждения, навязанные силой или убеждением, несмотря на то, что сохраняют одинаковые названия. Я это показал в предыдущей главе на примере различных стран Америки.

Учреждения в действительности составляют только следствие необходимостей, на которые воля одного поколения не может оказать никакого действия. Для каждой расы и для каждого фазиса развития этой расы существуют условия существования, чувств, мыслей, мнений, наследственных влияний, предполагающих одни учреждения и исключающих другие. Правительственные ярлыки очень мало значат. Никогда не было дано какому-нибудь народу выбирать учреждения, которые казались ему лучшими. Если очень редкий случай позволяет ему их выбирать, то он не умеет их сохранять. Многочисленные революции, беспрерывные изменения конституций, которым французы предаются уже в продолжение века, составляют опыт, который должен был бы уже давно выработать у государственных людей определенный взгляд на этот счет. Я, впрочем, думаю, что только в голове темных масс и в узкой мысли некоторых фанатиков способна еще держаться та идея, что важные общественные перемены могут совершаться путем декретов. Единственная полезная роль учреждений заключается в том, чтобы дать законную санкцию изменениям, которые уже приняты нравами и общественным мнением. Они следуют за этими переменами, но не предшествуют им. Не учреждениями изменяются характер и мысль людей. Не ими можно сделать народ религиозным или скептиком, научить его руководить самим собою вместо того, чтобы беспрестанно требовать от государства обуздывающих его мер.

Я не буду долго останавливаться на языках, только напомню, что даже тогда, когда язык уже установился благодаря письменности, он необходимо изменяется, переходя от одного народа к другому, и это именно делает столь нелепой идею о всемирном языке. Менее чем в два столетия после завоевания галлы, несмотря на свое неизмеримое численное превосходство, приняли латинский язык; но этот язык народ скоро переделал сообразно своим потребностям и особенной логике своего ума. Из этих видоизменений получился в конце концов современный французский язык.

Различные расы не могут долгое время говорить на одном и том же языке. Случайности завоеваний, коммерческих интересов могут, без сомнения, заставить какой-нибудь народ принять чужой язык вместо своего родного, но в течение немногих поколений заимствованный язык совершенно преобразуется. Преобразование будет тем глубже, чем раса, у которой язык был заимствован, сильнее отличается от той, которая его заимствовала.

Всегда можно встретить несходные языки в странах, где существуют различные расы. Индия представляет этому блестящий пример. Большой полуостров населен очень многими и очень различными расами; ученые насчитывают там 240 языков, некоторые из них отличаются друг от друга гораздо больше, чем греческий от французского. Двести сорок языков, не говоря уже о почти трехстах диалектах! Между этими языками самый распространенный -- еще совершенно новый, так как он существует не дольше трех столетий; это индостанский, образовавшийся из соединения персидского и арабского, на которых говорили завоеватели-мусульмане, с индусским, одним из наиболее распространенных в завоеванных странах языков. Победители и побежденные вскоре забыли свой первобытный язык, чтобы говорить на новом языке, приспособленном к потребностям новой расы, образовавшейся путем скрещивания различных совместно живущих народов.

Я не могу дольше останавливаться на этом вопросе и вынужден ограничиться указанием основных идей. Если бы я мог входить в необходимые подробности, то пошел бы дальше и показал бы, что когда народы различны, то слова, которые мы считаем у них однозначащими, в действительности представляют до такой степени друг от друга далекие способы мышления и чувствования, что вполне верный перевод с одного языка на другой невозможен. Это легко понять, видя, как на протяжении нескольких веков в одной и той же стране, у одной и той же расы одно и то же слово соответствует совершенно несходным понятиям.

Старинные слова представляют понятия людей прежнего времени. Слова, бывшие в начале знаками действительных вещей, вскоре утратили свой смысл вследствие изменений в идеях, нравах и обычаях. Продолжают рассуждать с помощью этих привычных знаков, изменить которые было бы слишком трудно, но нет уже никакого соответствия между тем, что они представляли в данный момент, и тем, что обозначают в настоящее время. Когда речь идет о народах, очень удаленных от нас, принадлежащих к цивилизациям, не имеющим никакого сходства с нашими, то переводы могут дать только слова, совершенно лишенные своего настоящего первоначального смысла, т.е. вызывающие в нашем уме идеи, не находящиеся ни в какой связи с теми, какие они некогда вызывали. Это явление особенно поразительно для древних языков Индии. У этого народа (индусов) с колеблющимися идеями, логика которого не имеет никакого родства с нашей, слова никогда не имели того точного и определенного смысла, какой им в конце концов дали в Европе века и склад нашего ума. Есть книги, например, Веды, перевод которых не возможен. Проникать в мысль индивидуумов, с которыми мы живем, но от которых нас отделяют некоторые различия в возрасте, в половом отношении, в воспитании, уже очень трудно; проникать же в мысль рас, над которыми тяготеет пыль веков, - труд, который никогда не удастся выполнить ни одному ученому. Все доступное нам знание служит только для того, чтобы показать полную бесполезность подобных попыток.

Как бы ни были кратки и мало развиты предыдущие примеры, они вполне достаточны для того, чтобы показать, каким глубоким изменениям подвергаются элементы цивилизации у народов, их заимствующих. Заимствование кажется часто значительным, потому что по названию оно бывает иногда очень рельефно; но усвоение его является всегда в действительности очень ничтожным. С веками, благодаря медленной работе поколений и вследствие постепенных прибавлений, заимствованный элемент сильно отличается от своего первоначального прототипа. С этими постепенными изменениями история, интересующаяся главным образом внешностью, вовсе не считается, и когда она нам говорит, например, что какой-нибудь народ принял новую религию, то мы сейчас же представляем себе не те верования, какие в действительности были им приняты, но именно ту религию, какая нам известна в настоящее время. Нужно глубоко изучить эти медленные приспособления, чтобы хорошо понять их генезис и уловить различия, отделяющие слова от сущностей.

Итак, история цивилизации состоит из медленных приспособлений, из ничтожных постепенных изменений. Если они нам кажутся внезапными и значительными, то потому, что мы, как в геологии, пропускаем промежуточные фазы и рассматриваем только крайние.

В действительности как бы ни был развит и одарен какой-нибудь народ, его способность усваивать тот или другой новый элемент цивилизации всегда очень ограничена. Мозговые клеточки не могут усвоить себе в день то, на создание чего потребовались века, и что было приспособлено к чувствам и потребностям совершенно различных организмов. Одни только медленные наследственные приобретения допускают возможность подобных ассимиляций. Когда мы перейдем к изучению эволюции искусства у наиболее развитого из народов древности, у греков, то увидим, что ему нужно было много веков для того, чтобы выйти из грубых подражаний ассирийским и египетским образцам и последовательными этапами дойти до шедевров, которым еще поныне удивляется человечество.

И, однако, все народы, следовавшие друг за другом в истории, исключая некоторые первобытные народы, каковы египтяне и халдеи, только и делали, что усваивали себе элементы цивилизации, составлявшие наследие прошлого, изменяя их сообразно своему душевному складу. Развитие цивилизаций совершалось бы несравненно медленнее, и история различных народов была бы только вечным повторением, если бы они не могли воспользоваться материалами, выработанными до них. Цивилизации, созданные 7 или 8 тысяч лет тому назад жителями Египта и Халдеи, образовали источник материалов, куда поочередно приходили черпать все нации. Греческое искусство родилось из искусства, созданного на берегах Тигра и Нила. Из греческого стиля получился римский, который в свою очередь, смешанный с восточными влияниями, дал начало последовательно византийскому, романскому и готическому стилям, разнообразящимся в зависимости от гения и возраста народов, у которых они возникли, но имеющим общее происхождение.

То, что мы сейчас сказали об искусстве, приложимо ко всем элементам цивилизации, учреждениям, языкам и верованиям. Европейские языки происходят от одного языка-праотца, на котором некогда говорили жители центрального плоскогорья Азии. Наше право - детище римского права, которое в свою очередь родилось от предшествовавших прав. Сами наши науки не были бы тем, что они представляют собой теперь, без медленной работы веков. Великие основатели современной астрономии: Коперник, Кеплер, Ньютон находятся в связи с Птолемеем, сочинения которого служили учебными руководствами вплоть до XV века; Птолемей же примыкает чрез Александрийскую школу к египтянам и халдеям. Мы видим, таким образом, несмотря на страшные пробелы, которыми полна история цивилизации, медленную эволюцию наших знаний, заставляющую нас восходить чрез века и империи к заре этих древних цивилизаций, причем эти последние современная наука пытается ныне связать с теми первобытными временами, когда человечество не имело еще истории. Но если источник общий, то изменения - прогрессивные или регрессивные, -- каким подверглись заимствованные элементы у каждого народа сообразно его душевному складу, очень различны. История этих изменений и составляет историю цивилизаций.

Мы только что показали, что основные элементы, из которых образуется цивилизация, индивидуальны для каждого народа, что они составляют не только результат, но даже выражение структуры его души, и не могут, следовательно, переходить от одной расы к другой, не подвергаясь очень глубоким изменениям. Мы также видели, что величину этих изменений маскируют с одной стороны лингвистические потребности, заставляющие нас обозначать одинаковыми словами совершенно различные вещи, а с другой - неизбежные недостатки исторических сочинений, обращающих наше внимание только на крайние формы цивилизации и не показывающих нам соединяющих их промежуточных форм. Переходя в следующей главе к общим законам эволюции искусств, мы сумеем показать еще более ясно последовательность изменений, совершающихся в основных элементах какой-нибудь цивилизации по мере перехода их от одного народа к другому.

Глава IV. Как преобразовываются искусства

Применения вышеизложенных принципов к изучению эволюции искусств у восточных народов. -- Египет. -- Религиозные идеи, от которых происходит его искусство. -- Чем стало его искусство после перенесения его к различным расам: эфиопам, грекам и персам. -- Первобытный низкий уровень греческого искусства. -- Медленность его развития. -- Принятие и развитие в Персии греческого, египетского и ассирийского искусств. -- Преобразования, испытываемые искусством, зависят от расы, но нисколько не от религиозных верований. -- Примеры, представляемые большими изменениями, каким подверглось арабское искусство в зависимости от рас, принявших ислам. -- Применение наших принципов к изменению происхождения и развития индусского искусства. -- Индия и Греция черпали из одного источника, но ввиду различия рас они пришли к искусствам, не имеющим никакого родства. -- Громадные изменения, каким подверглась архитектура в Индии, в зависимости от населявших ее рас и несмотря на сходство верований.

Исследуя отношения, связывающие душевный склад известного народа с его учреждениями, верованиями и языком, я должен был ограничиться на этот счет краткими указаниями. Чтобы осветить разносторонне подобные вопросы, нужно было бы написать тома.

Что касается искусства, то здесь ясное и точное изложение несравненно легче. Учреждения, верования - вещи сомнительной определенности и очень трудно поддающиеся объяснению. Нужно изучать сущности, меняющиеся с каждой эпохой и скрывающиеся за мертвыми текстами, посвятить себя всецело аргументации и критике, чтобы в конце концов прийти к спорным выводам. Напротив, художественные произведения, в особенности памятники, очень определенны и легко поддаются истолкованию. Каменные книги -- самые ясные из книг, единственные, никогда не лгущие, и на этом основании я им отвожу главное место в своих трудах по истории цивилизаций Востока. Я всегда питал большое недоверие к литературным документам. Они часто вводят в заблуждение и редко научают. Памятник никогда не обманывает и всегда научает. Он лучше всего хранит мысль исчезнувших народов. Нужно сожалеть об умственной слепоте специалистов, желающих находить на них только надписи.

Итак, мы кратко исследуем, каким образом искусства являются выражением душевного склада какого-нибудь народа и как они преобразовываются, переходя от одной цивилизации к другой.

В этом исследовании я займусь только восточным искусством. Генезис и преобразование европейского искусства подчинялись одинаковым законам; но чтобы показать его эволюцию у различных народов, нужно было бы входить в подробности, каких не допускают чрезвычайно тесные рамки этого исследования.

Возьмем сначала искусство Египта и посмотрим, чем оно некогда стало, переходя последовательно к трем различным расам: неграм Эфиопии, грекам и персам.

Из всех цивилизаций, когда-либо процветавших на земном шаре, цивилизация Египта наиболее полно вылилась в своем искусстве. Она выразилась в нем с такой силой и ясностью, что художественные типы, родившиеся на берегах Нила, могли годиться для одного только Египта и быть приняты другими народами только после того, как они подверглись значительным изменениям.

Египетское искусство, в особенности архитектура, есть выражение особенного идеала, который в продолжение 50 веков постоянно интересовал весь народ. Египет мечтал создать человеку нетленное жилище ввиду его эфемерного существования. Эта раса, вопреки стольким другим, презирала жизнь и лелеяла мысль о смерти.

Более всего ее занимала неподвижная мумия, которая своими покрытыми эмалью глазами в своей золотой маске вечно созерцает в глубине своего темного жилища таинственные иероглифы. Не опасаясь никакой профанации в своем гробовом доме, огромном, как дворец, среди расписанных и покрытых изваяниями стен бесконечных коридоров, эти мумии находили здесь все, что прельщало человека в течение его короткого земного существования. Для них копались подземелья, воздвигались обелиски, пилоны, пирамиды, для них же обтесывались задумчивые колоссы, сидящие с выражением спокойствия и величия на своих каменных тронах.

Все прочно и массивно в этой архитектуре, потому что она стремилась быть вечной.

Если бы из всех народов древности нам были известны только одни египтяне, то мы за всем тем могли бы утверждать, что искусство -- самое верное выражение создавшей его расовой души.

Очень различные друг от друга народы: эфиопы (низшая раса), греки и персы (высшие расы), заимствовали свое искусство или у одного Египта, или частью у Египта, частью у Ассирии. Посмотрим же, чем оно стало в их руках.

Возьмем сначала самый низший из только что поименованных нами народов, эфиопов.

Известно, что в очень раннюю эпоху египетской истории (XXIV династия) народы Судана, воспользовавшись анархией и упадком Египта, завладели некоторыми из его провинций и основали царство, имевшее последовательно своей столицей Напату и Мероэ и сохранившие свою независимость в продолжение многих веков. Ослепленные цивилизацией побежденных, они пытались подражать их памятникам и искусству; но эти подражания, образцы которых у нас имеются, большей частью грубые оболваненные статуи. Эти негры были варварами; слабое развитие их мозга осудило их на застой; и действительно, несмотря на цивилизующее влияние египтян, продолжавшееся в течение многих веков, они никогда не вышли из варварства. Нет примера ни в древней, ни в современной истории, чтобы какое-нибудь негритянское племя возвысилось до известного уровня цивилизации; всякий раз, когда в силу одной из тех случайностей, которые в древности сложились в Эфиопии, а в наши дни - в Гаити, высокая цивилизация попадала в руки негритянской расы, эта цивилизация быстро принимала очень плачевные формы.

Другая раса, тогда тоже варварская, но белая, греческая раса заимствовала у Египта и Ассирии первые образцы своего искусства, и она также сначала ограничивалась безобразными подражаниями. Произведения искусства этих двух великих цивилизаций были доставлены ей финикийцами, тогдашними властелинами над морскими путями, соединяющими берега Средиземного моря, и народами Малой Азии, хозяевами сухих путей, ведших в Ниневию и Вавилон.

Каждому хорошо известно, насколько в конце концов греки поднялись выше своих образцов. Но открытия современной археологии также доказали, насколько грубы были их первые оболваненные статуи, и что им нужны были века, чтобы дойти до шедевров, завоевавших себе бессмертие. На этот тяжелый труд - создать оригинальное искусство, оставившее за собой позади иностранное, греки потратили около 700 лет; но успехи, сделанные ими в последний век, значительнее успехов всех предшествовавших веков. Больше всего времени требуется какому-нибудь народу для прохождения не высших этапов цивилизации, а низших. Самые древние произведения греческого искусства, произведения сокровищницы в Микенах, относящиеся к XII веку до Р.Х., обнаруживают совершенно варварские опыты, грубые копии с восточных образцов; шесть веков спустя искусство остается также еще восточным; Аполлон Тенейский и Аполлон Орхоменский чрезвычайно похожи на египетские статуи; но скоро успехи становятся очень быстрыми, и век спустя мы уже встречаем Фидия и чудные статуи Парфенона, т.е. искусство, освободившееся от своего восточного происхождения и стоящее значительно выше образцов, которыми оно вдохновлялось в течение столь долгого времени.

То же самое было с архитектурой, хотя этапы ее развития труднее установить. Мы не знаем, какими могли быть дворцы гомеровских поэм около IX века до Р.Х.; но медные стены, разноцветные крыши, золотые и серебряные животные, охраняющие ворота, заставляют невольно вспомнить об ассирийских дворцах, облицованных бронзовыми досками и эмалированными кирпичами и охраняемых изваянными быками. Во всяком случае, нам известно, что тип наиболее древних дорических греческих колонн, которые, по-видимому, восходят к VII веку, можно найти в Египте, в Карнаке и в Бени-Хасане, что ионическая колонна заимствовала многие из своих частей у Ассирии; но мы также знаем, что из этих чужеземных элементов, сначала наложенных друг на друга, потом слившихся и, наконец, преобразовавшихся, возникли новые колонны, совершенно отличные от своих первобытных образцов.

На другом конце древнего мира Персия показывает нам пример аналогичного заимствования и развития, но развития, не успевшего достигнуть своего апогея, потому что оно было круто остановлено чужеземным завоеванием. Персия не имела семи столетий, как Греция, но только два века, чтобы создать себе искусство. Единственный народ, арабы, успел до сих пор выработать оригинальное искусство в столь короткое время.

История персидской цивилизации начинается только с Кира и его преемников, которые успели за пять веков до Р.Х. завладеть Вавилоном и Египтом, т.е. двумя крупными центрами цивилизации, освещавшими тогда своей славой восточный мир. Греки, которые должны были господствовать в свою очередь, тогда еще не шли в счет. Персидская империя сделалась центром цивилизации, пока она не была ниспровергнута Александром, переместившим, вместе с тем, центр мировой цивилизации. Не обладая никаким искусством, персы после завладения Египтом и Вавилонией заимствовали у них художников и образцы искусства. Их власть продолжалась только два века, поэтому они не имели времени глубоко изменить унаследованное ими искусство; но когда эти завоеватели в свою очередь были покорены, они начали уже его преобразовывать. Развалины Персеполиса, еще и теперь стоящие, рассказывают нам о генезисе этих преобразований. Мы находим там несомненное смешение или, скорее, наслоение египетского и ассирийского искусства, смешанных с некоторыми греческими элементами; но и новые элементы, именно высокая персеполитанская колонна с двуглавыми капителями, показываются уже там и позволяют предсказать, что если бы у персов не было столь ограниченного времени господства, то эта высшая раса создала бы себе столь же оригинальное, если не столь же высокое искусство, как греческое.

Доказательством этого могут служить персидские памятники, найденные десять веков спустя. После династии Ахеменидов, ниспровергнутой Александром, наследовала династия Селевкидов, потом династия Арсакидов и наконец династия Сасанидов, ниспровергнутая в VII веке арабами. Вместе с ними Персия приобретает новую архитектуру, и когда она снова начинает строить памятники, то они носят на себе печать несомненной оригинальности, вытекающей из сочетания арабского искусства с древней архитектурой Ахеменидов, измененной сочетанием с эллинизированным искусством Арсакидов (гигантские порталы во всю вышину фасада, эмалированные кирпичи, стрельчатые своды и т.д.). Это-то новое искусство и перенесли в последствии моголы в Индию, предварительно преобразовав его по-своему.

В предыдущих примерах мы находим различные ступени преобразований, какие может совершить один народ в искусстве другого, смотря по его расе и времени, каким он располагает на это преобразование.

У низшей расы (у эфиопов), имевшей в своем распоряжении века, но обладавшей очень слабым психологическим развитием, мы видели, что заимствованное искусство было приведено в низшую форму. У расы высокой и имевшей в своем распоряжении века, у греков, мы констатировали полное преобразование древнего искусства в новое, значительно высшее. У другой расы, у персов, менее развитой, чем греки, и располагавшей коротким временем, мы нашли большую способность приспособления и зачатки преобразования.

Но помимо примеров, большей частью отдаленных, какие мы только что привели, есть еще другие, гораздо более современные, показывающие величину тех изменений, какие приходится совершить той или другой расе в заимствованном ею искусстве. Эти примеры тем более типичны, что в данном случае речь идет о народах, исповедующих одну и ту же религию, но имеющих различное происхождение.

Когда в VII веке нашей эры арабы завладели самой большой частью старого греко-римского мира и основали гигантскую империю, простиравшуюся от Испании до Центральной Азии, захватив весь север Африки, они очутились лицом к лицу с вполне определенной архитектурой - византийской. С самого начала они ее целиком приняли - как в Испании, так в Египте и в Сирии, для построения своих мечетей. Мечеть Омара в Иерусалиме, мечеть Амру в Каире и другие памятники, еще теперь сохранившиеся, свидетельствуют нам о таком заимствовании. Но это продолжалось не долго, и мы видим, как памятники видоизменялись от страны к стране, от века к веку. В своей "Истории цивилизации арабов" я показал происхождение этих изменений. Они до такой степени значительны, что между таким памятником начала завоевания, как мечеть Амру в Каире (1742 г.), и мечетью Каит-Бей (1468 г.) конца великой арабской эпохи нет ни малейшего сходства. Я показал своими объяснениями и рисунками, что в различных странах, подчиненных закону ислама, - в Испании, в Африке, в Сирии, Персии, Индии -- памятники имеют столь значительные различия, что их совершенно невозможно соединить под общим названием, как это можно сделать, например, по отношению к готическим памятникам, которые, несмотря на все свои различия, обнаруживают явное сходство.

Эти коренные различия в архитектуре мусульманских стран не могут зависеть от различия в религиях, так как в данном случае религия одна и та же; они зависят от расовых различий, влияющих на развитие искусства так же глубоко, как и на судьбы империи.

Если это утверждение верно, то мы должны находить в одной и той же стране, населенной различными расами, очень несходные памятники, несмотря на одинаковость верований и единство политической власти. Это как раз и наблюдается в Индии. В Индии легче всего найти примеры, годные для подтверждения общих принципов, изложенных в этом труде, и потому-то я постоянно возвращаюсь к ней. Большой полуостров представляет собой самую поучительную и самую философскую из исторических книг. В настоящее время это в действительности единственная страна, где можно по желанию перемещаться во времени и видеть еще живущими целые ряды последовательных этапов, которые человечество должно было пройти, чтобы достигнуть высших ступеней цивилизации. В Индии можно встретить все формы развития: там имеют своих представителей и каменный век, и век электричества. Нигде нельзя лучше видеть роль крупных факторов, управляющих происхождением и развитием цивилизаций.

Применяя принципы, развитые в настоящем труде, я пытался в другом разрешить долго неподдававшуюся решению проблему: происхождение индусского искусства. Так как сочинение это очень мало известно и составляет интересное приложение моих идей относительно психологии рас, то мы приведем здесь из него наиболее существенные строки.

С точки зрения искусства Индия появляется в истории только очень поздно. Самые древние ее памятники, например, колонны Асоки, храмы Карли, Рарут, Санчи и т.д. восходят едва к III веку до Р.Х. Когда они были построены, то большая часть старых цивилизаций древнего мира, цивилизации Египта, Персии и Ассирии и даже самой Греции закончили свое развитие и погружались в мрак упадка. Единственная цивилизация, римская, заместила все остальные. Мир знал только одного властелина.

Индия, так поздно выступившая из мрака истории, могла поэтому заимствовать многое у предшествовавших ей цивилизаций; но глубокая изолированность, в которой, как еще недавно полагали, она всегда жила, и удивительная оригинальность ее памятников без всякого видимого родства со всеми теми, которые им предшествовали, заставляли долгое время отвергать всякую гипотезу о чужеземных заимствованиях.

Со стороны неоспоримой оригинальности первые памятники Индии выказали такую высоту исполнения, выше которой они уже никогда не поднимались. Произведениям такого совершенства предшествовали долгие поиски ощупью; но, несмотря на самые кропотливые исследования, ни одна из ее статуй, ни один из памятников не открыл следа этих блужданий.

Недавнее открытие в некоторых изолированных странах северо-западной части полуострова обломков статуй и памятников, показывая несомненные греческие влияния, в конце концов убедило индианистов, что Индия заимствовала свое искусство у Греции.

Приложение вышеизложенных принципов и более глубокое исследование большинства памятников, существующих еще в Индии, привели меня к совершенно другому решению. Индия, по моему мнению, несмотря на свое случайное соприкосновение с греческой цивилизацией, не заимствовала у нее ни одного из своих искусств и не могла заимствовать. Две соприкасавшиеся расы были слишком различны, мысли их слишком несходны, художественный их гений слишком характерен, чтобы они могли взаимно влиять друг на друга.

Изучение древних памятников, рассеянных по Индии, показывает нам прямо, что между ее искусством и греческим нет никакого родства. Тогда как наши европейские памятники полны элементами, заимствованными у греческого искусства, памятники Индии не представляют нам ни одного. Самое поверхностное изучение показывает, что мы имеем тут дело с совершенно различными расами и что, может быть, никогда не было более несходных гениев, я скажу даже более противных друг другу, чем греческий и индусский.

Это общее понятие только еще более выясняется, когда глубже вникаешь в изучение памятников Индии и в интимную психологию народов, их создавших. Скоро замечаешь, что индусский гений слишком индивидуален, чтобы подчиниться чужеземному влиянию, слишком несогласному с его собственной мыслью. Это чужеземное влияние может быть, без сомнения, навязано; но, сколько бы оно ни продолжалось, оно остается совершенно поверхностным и непрочным. Кажется, что между душевным складом различных рас Индии и других народов существуют столь же высокие преграды, как страшные препятствия, созданные природой между большим полуостровом и другими странами земного шара. Индусский гений до такой степени оригинален, что, какой бы предмет ему ни пришлось заимствовать, этот предмет тотчас же преобразовывается и становится индусским. Даже в архитектуре, где трудно скрывать заимствования, индивидуальность этого своеобразного гения, эта способность быстрого искажения сказывается очень скоро. Можно, конечно, заставить индусского архитектора скопировать греческую колонну, но нельзя ему помешать видоизменить ее в колонну, которую с первого взгляда будут принимать за индусскую. Даже в наши дни, когда европейское влияние столь сильно в Индии, такие видоизменения наблюдаются ежедневно. Дайте индусскому художнику скопировать какой-нибудь европейский образец, он примет от него только общую форму, но преувеличить одни части, умножить, предварительно исказив, орнаментные детали, и вторая или третья копия совершенно потеряет свой западный характер, чтобы сделаться исключительно индусской.

Основная особенность индусской архитектуры, а также и литературы - это крайнее преувеличение, бесконечное изобилие деталей, сложность, составляющая как раз противоположность правильной и холодной простоте греческого искусства. Изучая искусство Индии, можно всего лучше понять, до какой степени пластические произведения известной расы находятся в связи с ее душевным складом и составляют наиболее ясный язык для тех, кто в состоянии его истолковать. Если бы индусы, подобно ассирийцам, совершенно исчезли из истории, то барельефы их храмов, их статуи и памятники были бы достаточны, чтобы открыть нам их прошлое. В особенности они говорили бы нам, что методический и ясный ум греков никогда не мог оказать ни малейшего влияния на разнузданное и неметодическое воображение индусов. Они нам объяснили бы также, почему греческое влияние в Индии могло быть только временным и ограниченным всегда той областью, где оно на короткое время было навязано.

Археологическое изучение памятников позволило нам подтвердить точными документами то, что общее знание памятников Индии и индусского духа непосредственно открывает. Оно позволило нам констатировать тот любопытный факт, что индусские государи, находясь в сношениях с Арсакидами - царями Персии, цивилизация которой носила сильный отпечаток эллинизма, много раз и особенно в первые два века нашей эры хотели вводить в Индию греческое искусство, но никогда не успевали в этом.

Это заимствованное искусство, совершенно официальное и без всякой связи с духом народа, к которому оно было занесено, исчезало всегда вместе с политическими влияниями, вызвавшими его на свет. Впрочем, такая пересадка была слишком противна индусскому гению, чтобы иметь даже в период, когда она была навязана, какое-нибудь влияние на национальное искусство. Действительно, в тогдашних и в позднейших памятниках, каковы многочисленные подземные храмы, нельзя найти следа греческих влияний. С другой стороны, они сами по себе слишком характерны, чтобы их нельзя было узнать. Помимо соразмерности, которая всегда характерна, есть еще технические подробности, особенно искусство драпировки, тотчас же выдающее руку греческого художника.

Исчезновение греческого искусства в Индии было столь же внезапно, как и его появление, и сама эта внезапность показывает, до какой степени оно было заносным искусством, официально навязанным, без всякого родства с тем народом, который должен был принять его. Никогда не бывает, чтобы искусства совершенно исчезали у какого-нибудь народа; они преобразовываются и новое искусство заимствует всегда что-нибудь у того, которому оно является на смену. Внезапно придя в Индию, греческое искусство внезапно же исчезло оттуда, и произвело там такое же ничтожное влияние, как европейские памятники, построенные там англичанами два века тому назад.

Нынешнее отсутствие влияния европейского искусства в Индии, несмотря на более чем столетнее неограниченное господство, может быть сопоставлено с ничтожным влиянием греческого искусства 18 веков тому назад. Нельзя отрицать, что тут существует какая-то непримиримость эстетических чувств, ибо мусульманское искусство, хотя оно такое же чужеземное, как и европейское, вызвало подражания во всех частях полуострова. Даже там, где мусульмане никогда не пользовались никакой властью, редко можно встретить храм, не заключающий некоторых мотивов арабской орнаментации. Без сомнения, как и в отдаленную эпоху царя Канишки, мы видим в настоящее время, что раджи вроде Гвалиора, прельщенные величием власти иностранцев, выстраивают себе дворцы в греко-латинском стиле, но, как и во времена Канишки, такое официальное искусство, нагроможденное на туземное, остается без всякого влияния на это последнее.

Итак, греческое искусство и индусское некогда существовали бок о бок, как в настоящее время европейское искусство и индусское, но никогда не влияли друг на друга. Что касается памятников чисто индусских, то нет среди них ни одного, о котором можно было бы сказать, что он представляет в целом или в деталях хоть самое отдаленное сходство с греческим памятником.

Это бессилие греческого искусства привиться в Индии является чем-то поразительным и его следует, конечно, приписать указанной нами непримиримости между душами двух рас, но не врожденной неспособности Индии усвоить себе чужеземное искусство, так как она прекрасно умела усвоить и преобразовать искусства, согласовавшиеся с ее душевным складом.

Археологические документы, которые нам удалось собрать, доказали, что Индия искала начала своего искусства на самом деле в Персии, но не в Персии, слегка эллинизированной, времен Арсакидов, а в Персии - наследнице древних цивилизаций Ассирии и Египта. Известно, что когда, 330 лет до Р.Х" Александр ниспроверг династию царей Ахеменидов, персы обладали уже два столетия блестящей цивилизацией. Конечно, они не нашли формулы какого-то нового искусства, но смесь египетского и ассирийского, которую они унаследовали, произвела замечательные произведения. Мы можем судить о них по сохранившимся еще развалинам Персеполиса. Там пилоны Египта, крылатые быки Ассирии и даже некоторые греческие элементы показывают нам, что в этой ограниченной области Азии сошлись все искусства великих предшествовавших цивилизаций.

В Персию Индия пришла черпать, но в действительности черпала из искусств Халдеи и Египта, которые Персия только и заимствовала.

Изучение памятников Индии открывает нам, каким заимствованиям они обязаны своим появлением на свет; но чтобы констатировать эти заимствования, нужно обратиться к самым древним памятникам: индусская душа до такой степени оригинальна, что заимствованные вещи, чтобы приспособиться к ее понятиям, должны подвергнуться очень крупным изменениям, после которых они скоро становятся неузнаваемыми.

Почему Индия, оказавшаяся столь неспособной заимствовать что бы то ни было у Греции, напротив, оказалась столь способной заимствовать у Персии? Очевидно, что персидское искусство вполне соответствовало ее душевному складу, между тем как греческое нисколько с ним не согласовалось. Простые формы, поверхности с ничтожными орнаментами греческих памятников не могли прийтись по вкусу индусскому духу, между тем как изысканные формы, обилие украшений, богатство орнаментации персидских памятников должны были его прельстить.

Впрочем, не только в ту отдаленную, предшествовавшую нашей эре, эпоху Персия, представительница Египта и Ассирии, оказывала своим искусством влияние на Индию. Когда много веков спустя на полуострове появились мусульмане, то их цивилизация во время своего прохождения чрез Персию глубоко пропиталась персидскими элементами; и то, что она принесла в Индию, было главным образом персидским искусством, которое носило еще на себе след своих старых ассирийских традиций, продолженных ахеминидскими царями. Гигантские двери мечетей, и в особенности покрывающие их эмалированные кирпичи - признаки халдео-ассирийской цивилизации. Это искусство Индия сумела еще усвоить, потому что оно согласовалось с духом ее расы, между тем как прежнее греческое и современное европейское, глубоко противные ее способу чувствовать и мыслить, всегда оставались без влияния на нее.

Итак, не к Греции, как продолжают еще утверждать археологи, но к Египту и Ассирии - через посредничество Персии - примыкает Индия. Индия ничего не взяла у Греции, но обе они черпали из одного источника, из той общей сокровищницы, фундамента всех цивилизаций, выработанного в течение веков народами Египта и Халдеи.

Греция заимствовала у него через посредничество финикийцев и народов Малой Азии; Индия - через посредничество Персии. Греческая и индусская цивилизации восходят, таким образом, к общему источнику; однако в обеих этих странах течения, вышедшие из этого источника, скоро глубоко разошлись соответственно духу каждой расы.

Но если, как мы это уже говорили, искусство находится в тесной связи с душевным складом расы и если на этом основании одно и то же искусство, заимствованное несходными расами, принимает тотчас совершенно различные формы, то мы должны встретить в Индии, населенной очень разнообразными расами, совершенно различные искусства, архитектурные стили без малейшего сходства, несмотря на одинаковость верований.

Изучение памятников различных областей показывает, до какой степени это действительно так. Различия между памятниками до такой степени глубоки, что мы их могли классифицировать только по странам, т.е. по расам, но вовсе не по религии, к которой принадлежат построившие их народы. Нет никакого сходства между памятниками Северной Индии и памятниками Южной, воздвигнутыми в одну и ту же эпоху народами, исповедующими одинаковую религию. Даже во время мусульманского господства, т.е. в период, когда политическое единство Индии было наиболее полным, чисто мусульманские памятники имеют глубокие различия в разных областях. Мечети Ахмедабада, Лагора, Агра, Бижапура, хоть и посвященные одному и тому же культу, представляют только очень слабое родство, даже гораздо меньшее, чем то, которое связывает памятник эпохи Возрождения с памятниками готического периода.

Не только архитектура отличается в Индии от одной расы к другой, но и скульптура разнообразится в различных областях, как по представленным типам, так в особенности по манере их передачи. Сравните барельефы и статуи Санчи с почти одновременными барельефами и статуями Рарута, и различие уже очевидно. Оно оказывается еще больше, когда сравниваешь барельефы и статуи провинции Орисы с барельефами и статуями Бюнделькунда, или еще статуи Мисоры со статуями больших пагод Южной Индии. Влияние расы проявляется всюду. Оно между прочим сказывается в малейших художественных предметах: каждому известно, на сколько они не сходны между собой в различных частях Индии. Не нужно очень опытного глаза, чтобы распознать деревянный сундучок резной работы из Мисоры от такого же сундучка, украшенного резьбой в Гузра, или чтобы различать драгоценную вещь с Орисского берега от драгоценной вещи с Бомбейского берега.

Без сомнения, архитектура Индии, как и всех восточных народов, архитектура по преимуществу религиозная; но как бы велико ни было религиозное влияние, в особенности на Востоке, однако, влияние расы еще гораздо значительнее.

Эта расовая душа, руководящая судьбой народов, руководит также их верованиями, учреждениями и искусством; какой бы элемент цивилизации мы ни изучали, мы всегда найдем ее в нем. Она - единственная сила, которой никакая другая не может превозмочь. Она представляет собой тяжесть тысяч поколений, синтез их мысли.

Третий отдел. Как изменяются психологические черты рас

Глава I. Роль идей в развитии цивилизаций

Руководящих идей в каждой цивилизации всегда бывает очень немного. -- Крайняя медленность их возникновения и исчезновения. -- Идеи влияют на поведение только после того, как преобразовались в чувства. -- Они участвуют тогда в образовании характера. -- Благодаря медленности развития идей, цивилизации обладают известной устойчивостью. -- Как устанавливаются идеи. -- Действие рассуждений на массы совершенно ничтожно. -- Влияние утверждения и престижа. -- Роль убежденных и апостолов. -- Искажение, испытываемое идеями, когда они спускаются в массы. -- Общепринятая идея действует скоро на все элементы цивилизации. -- Благодаря общности идей люди каждого века имеют известный запас средних понятий, который делает их очень сходными в их мыслях ив их делах. -- Иго обычая и общественного мнения. -- Оно уменьшается только в критические эпохи истории, когда старые идеи потеряли свое влияние и еще не заменены новыми.-- Эта критическая эпоха, единственная, когда оспаривание мнений может быть терпимо. -- Догматы держатся только под условием отсутствия критики. -- Народы не могут изменить своих идей и своих догматов, не будучи тотчас же вынуждаемы переменить свою цивилизацию.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12